Тюмень в судьбе князя Львова
Окончание. Начало в N 75.
ПРЕМЬЕРСКИЕ ЩИ
По воспоминаниям князя Львова «… в тюрьме Екатеринбурга царили хаос и бессмысленная жестокость. Старый тюремный устав был отброшен, никаких новых установлений не создано. Наконец, начальник тюрьмы, большевик, столяр с петербургской фортепьянной фабрики Беккера, упросил меня написать новые правила тюремного распорядка. Я набросал ряд положений (главным образом, гигиенических), необходимых и неизбежных во всяком общежитии. Столяр был в восторге.
… Неприспособленное здание тюрьмы утопало в грязи и пыли. Два раза в неделю я мыл пол моей комнаты и тщательно вытирал тряпкою стены, двери, окно. В «новых правилах» содержались простые требования чистоты, указания, как бороться с вшами и клопами, как топить печи, как содержать отхожие места. Для всего этого, конечно, нужно было только немного практических знаний жизни и здравого смысла. Но ни того, ни другого большевики не могли предъявить. Хуже всего обстояло дело с пищей. На каждого заключенного отпускалось в день по рублю. Стража должна была на эти деньги закупать провизию и доставлять в тюрьму. Но что можно было купить на рубль, когда фунт хлеба стоил два рубля, а все остальные продукты еще дороже? О горячей пище рядовому заключенному нечего было и мечтать. Я и двое моих друзей жили на своих харчах, получая пищу от наших близких, переехавших в Екатеринбург. Большинство же заключенных голодало в буквальном смысле слова.
… Прохаживаясь по двору во время прогулки, я заметил два больших котла, в которых, по-видимому, отваривали когда-то белье. Мы вмазали их в печь, и я выступил с предложением давать каждому заключенному за его рубль полторы тарелки горячих мясных щей. Тюрьма отнеслась к предложению недоверчиво. Я послал за свой счет за провизией. Когда я надел передник, тюрьма пришла в движение. Всем разрешено было в этот день участвовать в деле. Одни носили воду, другие кололи дрова, третьи топили печь, многие помогали самой стряпне, но я твердо держал власть в руках и вел лично все дело. Я поручил купить шесть фунтов мяса по три рубля, 13 фунтов капусты по рублю, полфунта масла на четыре рубля, муки, соли, лаврового листа и перцу на два рубля. При общем участии и внимании я начал с приправы, поджаривая лук с маслом. Капуста варилась отдельно. Я вырезал жилы из мяса, бил его скалкою и резал на мелкие кусочки. Когда капуста сварилась с мясом, я подлил приправу. Дело простое, как видите, но за каждым моим движением следило множество глаз. Это нервировало меня самого, и редко в жизни я ждал успеха своего дела с таким нетерпением. Триумф был полный: щи вышли на славу и получили наименование «премьерских щей», а я до самого выхода из тюрьмы оставался бесспорным главным поваром и руководителем кухни.
… Успех «премьерских щей» превзошел все ожидания. Наши смотрители вошли в артель. Начальник тюрьмы перестал обедать дома и ел с нами. По городу пошли рассказы о «премьерских щах». Смешно сказать, но мои кулинарные таланты создали мне совсем особое положение в тюрьме».
Не знаю, есть ли в меню ресторана «Потаскуй», разместившегося в бывшем доме Михалева на Базарной площади, там, где находилось «Сибирское бюро» акционерного общества князя Львова, знаменитые «премьерские щи»? Это фирменное блюдо могло бы привлечь гостей нашего города, особенно иностранных. Как рассказал на недавних губернаторских чтениях известный культуролог Даниил Дондурей, рецепт «яблочной пастилы князя Львова» удачно использует подмосковная Коломна для активизации въездного туризма.
ПРЕМЬЕРСКИЙ ОГОРОД
Отличаясь благонравием, скромностью, честностью и неподкупностью — много ли таких политиков отыщется в России — князь Львов считал себя «незаменимым дельцом и делягой». Тогда в лексиконе отсутствовало слово «бизнесмен».
Деловые качества заключенного в тюрьму экс-премьер-министра Временного правительства России даже в тюрьме проявились с наступлением теплой весны 1918 года.
«… Мне хотелось соединить возможность проводить больше времени на воздухе с приятным трудом, и я задумал заняться… огородом. После долгих хлопот мы получили одну грядку. Вторую, третью и четвертую вскопали и засеяли самовольно. Сняли и вынесли верхний слой глины, натащили в тачках и на носилках хорошего чернозема из окрестностей, унавозили грядки из заброшенного коровника. Как китайцы, копались мы целые дни на огороде, работая двумя лопатами, найденными на дворе, а по большей части руками. Начальник тюрьмы (столяр-большевик) сиял, глядя на наши труды. Он притащил ко мне шестилетнюю дочку свою Таничку, и милый ребенок доверчиво положил свою ручонку в мою руку. Таничка немедленно приняла участие в нашей работе, вымазалась вся в земле и ни за что не хотела уходить от «дедушки»…
Семена доставили с воли мои близкие. Мы сеяли редьку, хрен, репу, горох, бобы, морковь, свеклу, картофель, капусту, лук. Ни одно мое начинание на воле не принесло таких блестящих результатов. Огород дал чудесные всходы. В августе, через два месяца по выходе на свободу, я вернулся в Екатеринбург, который был уже в руках чехословаков. Я заехал в тюрьму. Меня встретили радостно те же смотрители. Начальника не было, мне рассказали, что он не выдержал окружавшей его крови и застрелился. В тюрьме на наших местах сидели большевики. И великолепно разросшийся огород разнообразил их пищу».
Князю Львову удалось избежать трагической участи экс-императора Николая II и его семьи, расстрелянных в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года, благодаря заступничеству Колокольниковых. «Мои тюменские друзья, — отмечал Георгий Евгеньевич, — усердно хлопотали в Москве, и им удалось понудить Ленина послать телеграмму в Екатеринбург с предложением либо предъявить мне определенное обвинение, либо выпустить меня на свободу…»
Действительно, Москва дважды запрашивала Екатеринбург о ходе следствия, а комиссар юстиции Уралоблсовета Поляков лично докладывал о материалах дела наркому юстиции Стучке и председателю ВЦИК Свердлову.
У следственной комиссии не было каких-либо доказательств виновности князя Львова перед Советской властью. А показания старого большевика Терешковича вообще повергли комиссаров юстиции в уныние.
«На своей политической карьере, — считал свидетель, — князь Львов определенно поставил крест. За несколько дней до отъезда из Москвы в Тюмень он сказал мне, что едет туда заниматься коммерческой деятельностью».
Тем не менее, 4 июля 1918 года всей арестованной в Тюмени «титулованной компании» предъявили обвинение «в пособничестве лицам, принимавшим участие в подготовке вооруженных выступлений против Советской власти, в командировании людей по городам Сибири для информации и разведки».
Сам Львов выразился намного яснее: «Я обвинялся в работе на контрреволюционное сообщество, имевшее целью объединить в Сибири противников коммунистической власти… Обвинения самим обвинителям казались столь слабыми и необоснованными, что они склонились на наши настояния и решили выпустить нас на свободу (меня и арестованных вместе со мною земца Лопухина и земского хирурга князя Голицына). К моменту суда мы обязаны были вернуться в Екатеринбург. Выйдя на свободу, мы выехали в Тюмень, не теряя ни минуты».
В ЭМИГРАЦИИ
В Москву Уралоблсовет доложил, что «узники переведены в тюрьму Алапаевского завода». Когда обман вскрылся, «в Тюмень был дан телеграфный приказ о новом их аресте». Но князя Львова успели предупредить о засаде. Не заезжая в Тюмень, он укрылся в загородном доме Колокольниковых, потом его назовут домом отдыха имени А.Н. Оловянникова (секретарь Тюменского уездного комитета РКП(б), убит при подавлении крестьянского восстания 23 февраля 1921 года у села Ярково — Авт.).
Здесь князь Львов дождался наступления чехов и белогвардейцев на Тюмень, затем вместе с С.И. Колокольниковым перебрался в Омск, где обосновалось Временное Сибирское правительство. В сентябре 1918 года они отправились в США «по поручению Сибирского правительства для снабжения Сибирской армии».
Омский переворот 18 ноября 1918 года и установление диктатуры адмирала Колчака князь Львов не принял и в Россию уже не вернулся.
17 марта 1921 года в Праге был возрожден Земгор, объединивший десятки благотворительных организаций в разных странах. Г.Е. Львов и С.И. Колокольников возглавили комитет Земгора в Париже. Они открыли для беженцев из России столовые, общежития, больницы, профессиональные курсы… Общая сумма расходов парижского Земгора достигла в 1925 году, когда скончался князь Львов, 5600 тысяч франков, из них 46 тысяч франков были израсходованы на школьное дело, на организацию обучения русских детей. Русская гимназия в Париже, начавшая работать осенью 1920 года, просуществовала 40 лет — небывалый случай.
Историки еще напишут объективный портрет этого патриота, гуманиста и бессребреника, который весной 1918 в тюрьме в Тюмени написал: «Каждый человек находит в общем движении место, соответствующее его прошлому, его миропониманию и убеждению. Не все находятся на одних и тех же ступенях революционной лестницы… Я лично сошел с нее в тот момент, который определялся моим прошлым и моей ответственностью перед моей совестью… И я спрашиваю себя: в чем же моя вина перед родиной и народом, которому я служил всю жизнь? Я глубоко верю и никогда ни на минуту не утрачивал веры в совесть и правду русского народа, и уверен, что ни в том, ни в другом он меня не обвинит».