Зачем повторять забытое старое?
Интересная новость: оказывается, милиция вновь стала принимать анонимные сообщения! Новое — хорошо забытое старое? А может быть, стоит напомнить тем, кто такой забывчивый, откуда в нашей стране взялась такая милая привычка?
Думаю, опыт использования анонимок нельзя считать национальным. Ведь в петровские времена не сочиняли записок с подписью «доброжелатель». Роковое «слово и дело государево» надо было произнести вслух, собственным голосом. Тогда же бытовало и другое правило: «доносчику — первый кнут».
Даже в кровавые годы массовых репрессий доносов было относительно мало. Перечитывая старые «расстрельные дела», я почти не натыкался на анонимки. Бывший оперуполномоченный Тюменского оперсектора НКВД Ляпцев, рассказывая о практике своей прежней «работы», подчеркивал, что не анонимные письма, не доносы были информационной базой террора, а — учет. Простой учет, согласно которому были переписаны и, извините, «сгруппированы» все — священники к священникам, владельцы собственности к владельцам собственности, прапорщики и поручики Первой мировой войны к другим офицерам, ссыльные к ссыльным…
Когда сверху поступала команда (а иногда и просто разрешение) — осудить «по первой категории» столько-то человек, бравый оперативник Ляпцев, «работавший», главным образом, «по церковникам», через несколько дней мог доложить, что «арестована группа врагов советской власти». Остальное было делом той же техники: один-два допроса, заключение: «виновным себя не признал, но вполне изобличается собранными вещественными доказательствами» (которых почему-то в деле не оказывается) — и в подвал.
Так было до войны. Отечественная война многое переменила в нашей жизни. В том числе в плане анонимок и доносов. В отличие от довоенных дел, материалы слежки, например, за бывшими военнопленными переполнены «донесениями секретных сотрудников», в просторечье — сексотов.
Вот источник «Шило» сообщает: бывший военнопленный (следует имя) в беседе на покосе рассказывал, что такого белого хлеба, каким американцы кормили освобожденных из лагеря, он не едал в жизни… Бумажка подшивается в дело. Прошедший плен и фильтрацию солдат продолжает оставаться на крючке.
Сопоставляя оба потока дел, поневоле приходишь к выводу, что отечественное министерство государственной безопасности… переносило на родную почву и широко использовало немецкий опыт. Многие источники утверждают: в нацистской Германии каждый первый доносил на каждого второго. Это считалось благонамеренным и патриотичным.
Опыт пригодился. Так, например, в делах немногочисленных тюменских диссидентов, о которых мне приходилось писать в начале 1990-х, тоже немало «стука». Впрочем, и в совершенно замкнутых и высокоинтеллигентных сообществах, как засекреченный «Арзамас-16», он же — Саров, тоже «писали» друг на друга. Руководитель «бомбового центра», трижды Герой социалистического труда академик Юлий Харитон вспоминал, как доверительно делился (или пугал?) с ним Берия: «Eсли б вы знали, сколько на вас пишут!»
Потом была перестройка, статья Эдвина Поляновского в «Известиях» «После анонимки» (октябрь 1985 г.) и, наконец, указ президиума Верховного Совета, запрещающий работу с этим видом эпистолярного творчества…
Указ тот, конечно, никакой законной силы не имеет. Но, может быть, стоит думать о нравственной стороне вопроса. Да, кстати, и об оперативной (с точки зрения общественной безопасности) тоже. Начальник милиции общественной безопасности ГУВД полковник Богданович сказал нашему корреспонденту, что изо всей «жалобной информации» достоверны только 20 процентов. Но, может быть, те силы, которые наша милиция расходует на проверку 80 «недостоверных» процентов, тратить на розыск? А то вон Тюменский райотдел внутренних дел уже три месяца не соберется ответить нашей газете на публикацию о повальных грабежах в дачном кооперативе у деревни Малые Акияры. Все, видимо, времени нет.
И последнее. Гордость нашей страны — Александр Сергеевич Пушкин — поехал стреляться и погиб из-за какой-то паршивой анонимки.