Памятник собаке
Пошли слухи о том, что «кошачьей аллеи» Тюмени мало. Что необходимо непременно соорудить памятник собаке.
Надо полагать, что все остальные памятники у нас уже есть. Что отмечены все подвиги недавнего и прошлых веков. Что восстановлены и ухожены памятники зодчества. Что создан мемориал прославленным строителям, превратившим захолустную Тюмень в город мировой известности, в крупный транспортный узел, в город науки и искусства…
Тут, конечно, большая закавыка. Инициаторам, пожелавшим увековечить, например, память прославленного Дмитрия Ивановича Коротчаева, отказано. Мол, есть уже мемориальная доска на здании по улице Герцена, 72 и некий монумент на станции Коротчаево. Стало быть, довольно.
С собаками, понятно, проще. Нет ограничений, которые регламентирующие документы налагают на прославление человека, никто не вспоминает количество уже имеющихся мемориальных досок и не высчитывает, сколько там лет прошло после кончины.
Жалко, что в наше время мало читают классиков. Например, французского писателя Эмиля Золя. Среди его творчества есть небольшая статья. Сегодня практически забытая. Называется она просто — «Памятник Бальзаку». Читал я эту статью давно, и потому стану цитировать довольно приблизительно. Но за смысл цитируемого ручаюсь.
К писателю обратились с просьбой внести сколько-то франков (тогда евро еще не придумали) на памятник Александру Дюма.
Поставим этот памятник, размышляет Золя, и приедет в Париж какой-нибудь иностранец. Он остановится перед памятником и скажет: «так вот кто самый великий французский писатель!» «О, Париж, — восклицает Золя. — Как ты несправедлив! Почему ты не разглядел многих и многих литераторов, чей талант неизмеримо выше того, чей облик ты хочешь запечатлеть в бронзе?»
И Золя перечисляет: почему не Стефан Малларме? Почему не Артюр Рембо, «тоненький томик стихов, которого перетянет на весах истории все триста томов автора Монте-Кристо»? Почему не гениальный Бальзак? Если тебе, Париж, не нравятся литераторы — возьми художников (и Золя перечисляет). Возьми скульпторов…
Статья заканчивается неожиданным пассажем. «Я, — пишет Золя, — подписываюсь на тысячу франков на памятник Дюма. Но только после того, как я дам десять тысяч франков на памятник Бальзаку!»
В тюменской истории есть страницы, которые имеют право быть увековечены с большим основанием, чем неоднократно предлагаемые памятники мифическому Робинзону Крузо или приснопамятной лошади, достоверно утонувшей в грязи на главной улице города. Не говоря уже о безвестной дворняге.
Я имею в виду многие тысячи наших земляков, павших жертвами революционных преобразований в XX веке. Повстанцы 1921 года. Прапорщики Первой мировой, облыжно обвиненные в несуществующих заговорах против новой власти. Священнослужители, не оставившие своей паствы. Ссыльные, брошенные в Сибирь. Простые жители, имевшие убеждения, которые не совпадали с убеждениями официальными… И это еще не все. А ограбленные и вышвырнутые в тайгу и тундру раскулаченные крестьяне, многие из которых так и остались в стылой земле севера? На всякий случай, уточню: только в архивах ГУВД Тюменской области хранится 20000 дел крестьянской ссылки. Это семьи, в каждой по семьдесять человек — попробуйте перемножить…
Есть у нас достойный памятник этим жертвам двадцатого века? Нет у нас такого памятника. Есть каменная глыба на месте бывшего расстрельного дома на улице Семакова. Есть скромные знаки на задах дворца «Геолог» и на улице Федорова. Есть самодельная конструкция на улице Полевой (хотя, если хорошенько задуматься, то подлинным памятником нашего отношения к этому поколению является торговый центр и строительные склады, воздвигнутые на месте, где были закопаны тела расстрелянных)…
Но на письма Общества жертв политических репрессий следуют уклончивые ответы с пожеланиями на собственные средства Общества позаботиться о мемориале, а на первый план неожиданно выходит памятник собаке.
Как тут не вспомнить бессмертную фразу из «Белого солнца пустыни»: павлин, говоришь?..