Туда, где была война
«Охота за тенью»
Совместный проект «Тюменского курьера» с городскими и районными газетами области
Год четвертый, выпуск 99-й, сталинградский
Иногда машиной времени может оказаться обыкновенный автомобили,, пилотом — водитель из Волгограда по имени Сергей, штурманом — ваша собственная память, хранящая увиденное, услышанное и прочитанное, а маршрутом — федеральная трасса М-21.
Волгоград, он же — Сталинград, расположен на правом берегу Волги. Через городские пробки пробиваемся к трассе М-21, что ведет на юго-запад, в сторону Ростова и Элисты.
70 лет назад, в жаркий июль 1942-го, в этом же направлении пылили сапогами, а чаще ботинками с обмотками солдатские колонны. 229-я стрелковая, срочно переброшенная из-под Москвы на юг, шла к своим позициям в большой излучине Дона.
Километры, которые сейчас проскакивают у нас под колесами, шагами вымерял и Трофим Попов, призывник из деревни Меньшиково Армизонского района.
«Жарко было, — вспоминал годы спустя Трофим Феоктистович, ветеран и инвалид Отечественной войны. — Такая жаришша! И вот мы шли и разделися. На нас гимнастерки были, на гимнастерках — патронташи брезентовые. И вот пока мы двигались к передней линии, на нас все плесенью взялось, пришлось все патронташи выбросить. A кроме винтовок у нас ничего не было — на всю роту один пулемет. Остальное — винтовки. Нет, не пулемет — автомат, пулемета мы еще не видали…»
Мы едем. Желтая степь справа и слева. Где-то я вычитал фразу: танкоопасное направление. Легко представить себе, как, грохоча гусеницами, в клубах пыли, двигались на Сталинград пятнистые немецкие танки. И как сжимались сердца от этого грохота у необкатанной танками пехоты, ведь у каждого, как говорил Трофим Попов, «кроме винтовок — ничего».
И словно материализуясь из моих мыслей, раздается басовый рев мощных моторов — на небольшом разъезде справа разгружается бронетехника. Покачиваются боевые машины десанта, выходя на шоссе впереди нас, а на платформах — танки, танки, танки.
— Тут у них полигон, — говорит водитель нашей машины Сергей.
— То танки стреляют, то самолеты бомбят.
Мы плетемся в хвосте у военной техники километр или два. Потом БМД резко сворачивают вправо и уходят в степь. Пыльный хвост повисает над сухой травой.
Строки архивных документов и воспоминания ветеранов 229-й встают в моей памяти, они словно накладываются на окружающую местность. Чем ближе к Дону, тем чаще попадаются овраги, по-местному, балки. Предвечерние тени делают их еще глубже. Они словно рубцы от старых ран, грубо, наспех стянутых рукой торопливого хирурга. А там, куда водитель Сергей направляет машину, над равниной уже нависают изрезанные темными, заросшими кустарником полосами выпуклые кручи. Там Дон, его высокий правый берег.
«… От Сталинграда шли пешком, у Калача была переправа…»
В моих ушах голос уже другого ветерана 229-й дивизии, Петра Ананьевича Александрова. Разные голоса, вовсе не спрашивая моего желания, будто сами по себе, возникают при каждом повороте машины. Один рассказывает, как еще при переходе на позиции лейтенант послал его набрать воды, а в яме, к которой подошел солдат, плавали ужи. Другой вспоминает о первой бомбежке. Третий не может забыть, как прятался от автоматчиков в высокой пшенице, а немецкие танкисты стояли в башенных люках своих танков и подсказывали пехоте, где скрываются русские. И все это было здесь, в этом самом месте, в этой самой степи, которую мы пересекаем на большой скорости и почти напрямую. И нет над нами «рамы» — двухфюзеляжного самолета-разведчика «фокке-вульф-189». Только солнце, обгоняющее нас на пути к юго-западу.
«… Шли-шли, по понтонам переправились, на гору поднялись. Идем-идем… Стой! Остановились. Окопайся! A как окапываться, там грунт такой…»
Какой такой? В свое время я не спросил Александрова. А сам увидел, когда (примерно еще через час пути) поднялся на Калинову гору. Земля вперемешку с камнями, похожими на сланцы. Представляете, как копать окоп в полный, к примеру, профиль или хотя бы стрелковую ячейку, если штык саперной лопаты постоянно задевает за камни. Среди этих глубоких каньонов на правом берегу в августе 1942-го красноармеец Александров искал выхода из окружения, в котором оказалась дивизия.
«… С минометов нас обстреляли, потом в окружение попали. Их 330 тысяч на наших 15, их 22 дивизии, а нас — две. Нас быстро окружили. Пошли ночью из окружения выходить. Вел нас старший лейтенант, командир роты связи. Как мы к нему, человек 60, примкнули, не знаю. Но отстали от основного своего звена. A потом лейтенант нас в отрог балки завел. Я говорю: дак вы че? Приедут, одну-две гранаты бросят, расстреляют и все… Молчать! Панику не создавать! Я тихонько ушел в обратную сторону, на косогоре хорошо замаскировался. Смотрю: светать стало, пришли две машины немецких солдат и две легковые. И — с автоматов. Слышу, там, видно, были раненые девчата, слышу — добейте меня, видно, тяжело ранили… Убили, а этих вывели и повели. A я сижу целый день. Там была промоина, и трава наросла. Я видел, как немцы пришли с лопатами, я так думал, что пришли закапывать, которые убитые… Потом я вышел. Где знаешь, и то заблудишься ночью. A тут незнакомое — ну куда идти? Ну, я пошел, пошел, слышу шорох: а там ребята с другой дивизии, с 305-й, пятеро. И вот я примкнул к ним. Ночь идем, день маскируемся, лежим. У одного в кармане пшена было с солью, он нам по щепоточке даст, не солено, а сладко!.. Потом ночью пошли оттуда, лейтенант к нам примкнул, нерусский, грузин ли что ли. И он нас вывел к берегу Дона…»
Надо думать, что тогда Дон был поуже, чем сейчас, когда есть Цимлянское водохранилище. Но все равно вброд не перейдешь, плыть надо. И рассказывал Петр Ананьевич, что за компания подобралась в ожидании возможности пуститься вплавь через Дон: он сам, тот грузин, майор из трибунала соседней дивизии и два лейтенанта — заседатели.
«… Хорошо, у майора карта была — там залив был из Дона… Мы залив этот перешли и в кусты, день сидели. На вторую ночь пошли к Дону. Пришли — нет никого. Разделись. Майор: ты плащ-палатку будешь брать? Да куда я ее? A он палатку свернул, она же не промокает. Автомат сверху и укатил. Там же течение большое. A грузин говорит: я плавать не умею, я все равно утону. И остался на берегу. A мы трое поплыли. Ну, один лейтенант утонул. Второй выплыл. A я же 14 дней голодом пробыл, у меня уже никакой силы нет — все, тону. Уже воды наглотался. Потом мысль: может война кончится, может, еще маму увижу — годы-то мои какие? И давай выбираться кверху… Вот уже и кусты близко, я за прут поймался, стал вылезать…»
Под эти чужие, а теперь и мои воспоминания мы пересекли по мосту Дон. Слева и справа — дорожные указатели, названия, знакомые по документам 1942 года, по фильтрационным делам, где бывшие пленные рассказывали, что и как здесь произошло между 24 июля и 10 августа 1942 года. Ближняя Осиновка (странно, в старых документах писали: Б-Осиновка, я думал, что это — Большая), хутор Пятиизбянский, Суровикино, где, собственно, и случилась трагедия.
Примерно в километре от Суровикино, сразу за речкой Чир, -Калинова гора. На горе — обелиск, посвященный двум стрелковым дивизиям, 229-й и 147-й. Рядом -одиннадцать пирамидок — братские могилы, где похоронены останки погибших солдат, найденные поисковыми отрядами из Волгограда.
Таблички на пирамидках одинакового содержания: дата, «никто не забыт, ничто не забыто», несколько фамилий «и 83 безымянных солдата». Только цифры меняются.
Я переписал все фамилии на пирамидках, их 32. И 579 «безымянных», общим числом. Возвратясь домой, стал проверять по данным архивов, по именным спискам призванных в 229-ю стрелковую дивизию с территории Тюменской области.
Среди тех, что лежат в каменистой земле возле обелиска, семь наших земляков. Назову их поименно.
Вагин Юрий Ефимович, рядовой 783-го стрелкового полка, из Юргинского района.
Кузнецов Семен Дмитриевич, рядовой 811-го стрелкового полка, из Ялуторовского района.
Казаринов Леонид Дмитриевич, из Тюмени (в официальных базах данных, в книге «Память» его нет, имя сохранилось только в списках Тюменского горвоенкомата).
Коробейников Михаил Степанович, 1923, Абатский район (аналогично).
Репин Иван Михайлович,1923, бывший Байкаловский район (упоминается только в списках РВК).
Фомин Александр Александрович, рядовой 811-го стрелкового полка, Дубровинский район.
Седьмой — Мордвинов Тимофей Спиридонович, рядовой 811 полка, из Армизонского района. Согласно фильтрационному делу, которое хранится в Тюменском архиве, он не погиб под Суровикино, а попал в плен, был освобожден советскими войсками 1 января 1943 года, а в сентябре того же года проходил фильтрацию в Сталиногорском спецлагере НКВД.
Есть предположения, что тюменцами могли быть и Пешкин (есть такая фамилия в Викуловском районе), и Загваздин, и Гарбузов. И наверняка многие из тех, кто скрыт за страшной цифрой -579 безымянных, кого не удалось идентифицировать — не нашлись медальоны или не удалось прочитать найденные.
… Мы ехали обратно. Пейзаж бывшего сражения раскручивался в обратном порядке. И тут мне вспомнились слова, которые в те же годы написал чешский журналист Юлиус Фучик. Он говорил о том, что придет день, когда настоящее станет прошедшим и будут говорить о великом времени и безымянных героях, творивших историю. Он говорил, что все должны знать: не было безымянных героев. У каждого из них было свое имя, свои чаяния и надежды. И муки любого из них были не меньше, чем муки того, чье имя вошло в историю.
Волгоград -Суровикино -Тюмень
***
фото: На левом берегу реки Чир окапывался 811 полк;Мемориал на Калиновой горе;22 безымянных;«То ли гроза, то ли эхо прошедшей войны» — там полигон.