В очереди на расстрел
Окончание. Начало в NN 120, 121
БАРАК N 18
Для «предварительной обработки арестованных» использовали «барачных следователей» из бывших уголовников. Подробный рапорт об этом представил Круглову лейтенант госбезопасности Натансон: «В первых числах февраля 1938 года по указанию начальника Управления (Чистова —А.П.) было организовано специальное помещение для арестованных — барак N 18 на ЧТЗ (Челябинский тракторный завод). Старостой барака назначили арестованного Далиева, бывшего начальника учебно-боевой подготовки челябинского «Динамо», по прошлой профессии тяжелоатлет и борец.
Перед Далиевым поставили задачу способствовать разоружению арестованных, то есть убеждать их писать заявления с признанием своей вины. В тех случаях, когда убеждения не действуют, Далиев с «согласия» так называемого «актива» применял к этим арестованным репрессивные меры — стойку у параши, на табуретке и тому подобное. Для того чтобы легче получать согласие камеры на применение таких мер, был введен принцип круговой поруки — при наличии хотя бы одного неразоружившегося все арестованные лишались ларька, бани, передач.
В результате подавляющее большинство арестованных стало писать заявления без применения каких-либо мер воздействия. Несознавшихся Далиев ставил у параши. В отдельных случаях стойка продолжалась до 5-6 суток. Были случаи, когда Далиев заставлял стоять на коленях на перекладинах перевернутой табуретки. Побои являлись исключением, но по показаниям арестованных имели все же место, так арестованному нацмену сломали позвоночник при заталкивании его в парашу.
При этом следователь заходил в барак и разговаривал с находившимися на стойке, так что камера знала, что Далиев действует с согласия следствия.»
Прошедшие «барачную доводку» следственные дела отправлялись на Тройку. Была даже норма н а каждого следователя -оформить дела на 5-6 человек в день, то есть написать протоколы допросов, постановления об окончании следствия и повестки для доклада на Тройку. Так только за один год и только на одном ферросплавном заводе расстрельные статьи получили 98 ведущих специалистов и 5 его директоров, а почти весь руководящий состав многих других челябинских заводов отправлен в лагеря.
Накануне ареста Лапшина в 1939 году барак N 18 был стремительно свернут, а Далиев и его камерный «актив» ликвидированы.
БЕЙ СВОИХ, ЧТОБЫ ЧУЖИЕ БОЯЛИСЬ
Подобные материалы могли быть в любом управлении НКВД в любой точке Советского Союза и были бы совершенно идентичны. Капитан госбезопасности Нелиппа из Омского УНКВД (входил в состав первой Тройки) сообщил следствию о 20 видах пыток. Вот некоторые из них: «Умертвление и воскрешение. Жертве закладываются руки за спину, выгибается грудь вперед и в это время наносятся со всего размаха, со всей силы удары в сердце, легкие и по голове. От этого удара парализуется дыхание, и арестованный в смертельных судорогах пластом валится на пол. Применяя всевозможные средства, его приводили в чувство и опять повторяли то же. Выкручивание рук до сильного опухания в плечах, изгибах, а затем по опухшим местам ежечасно наносились сильные удары кулаками, причиняя ужасные боли.»
Ни для одной категории жертв не делалось исключений или хотя бы снисхождения. Арестованного в октябре 1938 года заместителя начальника УНКВД Омской области старшего майора госбезопасности (соответствовало званию комбрига в Красной армии) Здоровцева обвинили в том, что он «совместно с бывшим начальником УНКВД Салынем создал контрреволюционную организацию, которая, выполняя установки врагов народа — бывших секретарей Омского обкома партии Булатова, Фомина, Слюнкова и председателя облисполкома Кондратьева, пыталась сохранить от разгрома правых, троцкистов, шпионов и другие контрреволюционные и повстанческие кадры». Сохранились его заявления о пыточном следствии: «. На девятые сутки конвеерного (непрерывного) допроса я попросился к начальнику УНКВД Валухину и заявил, что при допросах бьют. Он на это мне ответил, что если я не признаюсь, то будут бить и дальше, что он может приказать коменданту отвести меня в подвал и прикончить… В ночь с 4 на 5 апреля 1938 года меня привели в комнату N 26 второго этажа здания УНКВД. Сотрудник Ракита сразу же посадил меня на стул, оборвал все пуговицы на гимнастерке и спросил, буду ли я писать, что с меня требуется. Когда я заявил, что этого не напишу, он ударил меня по лбу два раза с размаху, велел снять пальто и бурки, посадил меня на угол стула, велел вытянуть ноги. После этого стал каблуками своих сапог оттаптывать мне пальцы ног. Нестерпимая боль заставила меня кричать, но он совал мне в зубы мою шапку, требуя прекратить крик. Вскоре в комнату зашел Саенко и спросил Ракиту: «Ну что, не пишет?» Тот ответил, что я толстокожий и писать отказываюсь. Са-енко сказал: «Надо бить дальше». Велел мне спустить брюки, положил мое пальто на стол, повалил меня грудью на стол, сунул шапку в зубы, завернул мою голову в пальто, а Ракита снял с себя ремень и концом, на котором была пряжка, стал меня пороть, приговаривая: «Фашист, бандит, предатель». После 8-10 ударов я не выдержал и, напрягая силы, со стола встал и начал кричать. Но они снова свалили меня на стол, и Ракита бил ремнем по ногам, рукам, спине, а Саенко — кулаком по шее. После 3-4 порок, сбросив пальто на пол и меня на него, Ракита и Саенко стали пинать меня ногами…»*
Читая показания Лапшина, преемника Чистова на посту начальника УНКВД по Челябинской области в 1938-1939 годах, невозможно избавиться от ощущения, что перед нами не просто превышение служебных полномочий или незаконные методы ведения следствия, а совершенно особый психологический тип, действующий из искренней классовой жестокости и фатальной зачарованности происходящим.
«Чистов оказал мне большую помощь, помогая допрашивать арестованных и оформлять показания, вернее, писать протоколы. Это подкупало меня и возвеличивало авторитет Чистова в моих глазах. После разоблачения Рындина (первого секретаря Челябинского обкома партии) я был выдвинут на должность помощника начальника УНКВД, а в скором времени и замом. Это окончательно очаровало меня и сделало послушным орудием в руках Чистова. Я без возражений стал выполнять все его указания, невольно подражая его методам и приемам в работе. Я понимал, что многое из того, что применяет Чистов, является вредным и преступным. Я видел, как начали проводиться массовые аресты и создавались липовые контрреволюционные организации. Однажды в откровенной беседе по делу «широкой организации церковников и духовенства» (арестовано 1127 человек, из них расстреляно — 714, остальные лишены свободы на 810 лет) я прямо сказал Чистову, что не верю в существование этой организации, и спросил его, для чего это нужно. На что Чистов мне ответил примерно так, что лицо антисоветского элемента мы должны следствием показывать как можно мрачнее для того, чтобы оправдать перед историей проводимые массовые аресты.»
Нарком Берия изучил проведенное Кругловым «образцово-показательное» расследование. На всех документах (протоколы допросов, докладные записки, рапорты, объяснения) сохранились карандашные пометки Лаврентия Павловича.**
Итоговой точкой в следственном деле N 2874 по Челябинскому УНКВД стала справка из военного трибунала войск НКВД Уральского округа: «Приговор от 20 июня 1940 года в отношении осужденных к расстрелу Лапшина Ф.Г. и Луговцева Ф.К. приведен в исполнение».
ПО ОБЕ СТОРОНЫ КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКИ
Подавляющее большинство чекистов, с кем Чистов получал награды в Кремле в декабре 1937 года, через год было арестовано по обвинению в нарушении «социалистической законности» и прошло все круги следственного ада.
Чистов же отделался легким испугом. 8 марта 1939 года его сняли в Сталино (сейчас Донецк) с должности начальника УНКВД и назначили заместителем начальника Самарского лагеря НКВД. Заключенные Самарлага (свыше 36 тысяч человек) строили Куйбышевскую ГЭС.
Сегодня трудно сказать, по каким причинам одним из «стахановцев» террора сохранили жизнь и помогли избежать тюрьмы, а других отправили в очередь на расстрел. Когда «ежовских соколов» пытали и расстреливали в чекистских подвалах, Чистов получил очередное звание старшего майора госбезопасности, возглавил строительство Куйбышевской ГЭС (оставаясь начальником Самарской ИТЛ), и в апреле 1940 года был награжден орденом «Знак Почета». 22 июня 1941-го он встретил в г. Вытегре Вологодской области начальником Вытегорского лагеря НКВД. Через несколько дней Чистова вызвали в Москву и назначили заместителем начальника Главного управления оборонительных работ НКВД СССР. В августе 1941-го
Чистов отбыл на Юго-Западный фронт, где сложилась тяжелая обстановка и требовалось срочно возводить новые оборонительные рубежи. 3 сентября 1941 года Чистов выехал на служебной машине в район Конотопа и напоролся на немецкую разведывательную группу — «сдался в плен, не оказывая никакого сопротивления». Немцы сняли с генеральского кителя ордена Ленина и «Знак Почета», депутатский значок и поясной ремень с револьвером, изъяли партийный билет, удостоверения НКВД и депутата Верховного Совета СССР. При первом же допросе немецкий капитан вернул Чистову партбилет со словами: «Личный документ пусть будет при вас». Чистов в тот же день его уничтожил. Высокопоставленный пленник сообщил немцам данные о советских оборонительных рубежах на реке Десне и в районе Брянска, о сроках строительства этих укреплений, о количестве задействованных для этого техники и людей. Чистов назвался беспартийным майором РККА — инженером-гидротехником, поэтому был направлен в один из лагерей для военнопленных, где работал банщиком, ожидая конца войны. В мае 1945 года его освободили американцы и передали советской администрации. Руководство НКВД СССР с удивлением узнало, что Чистов жив, здоров и пребывает в Подольском проверочно-фильтрационном лагере НКВД. В сентябре 1946 года его этапировали в Бутырскую тюрьму МВД. Министр внутренних дел Круглов подписал постановление на арест. Сотрудники МВД изучили весь период пребывания Чистова в немецком плену, и того, что тянуло бы на полновесную «измену Родине», не выявили. Но спускать ему излишние откровения на допросах у немцев, по мнению следователей МВД, тоже было нельзя. Поэтому решили приобщить к материалам о пребывании Чистова в плену показания о его чекистской деятельности в Челябинске и Донецке. Следствие длилось пять месяцев. Чистов виновным себя не признавал и утверждал, что «ни в какой заговорщической организации в НКВД не состоял, и при пленении его немецкими войсками никакие секретные сведения им не передавал». Тем не менее, 27 марта 1947 года Особое совещание при МВД СССР постановило: «… Чистова П.В. за измену Родине заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 15 лет». Так Чистов оказался в Туймазинском ИТЛ МВД близ г. Октябрьска в Башкирской АССР — на строительстве нефтепромыслов и нефтепроводов. 1950-й год Чистов встретил в другом лагере — Береговом на Колыме. Здесь добывали золото, олово, кобальт, уголь, валили лес, строили дороги. Чистову повезло — оказался на незаметной, но в то же время хлебной должности экономиста-нормировщика. После смерти Сталина Магаданский областной суд, учитывая, что бывший чекист «твердо встал на путь исправления: добросовестно трудится, не нарушает лагерного режима и не имеет взысканий», применил к нему условно-досрочное освобождение. До 1956 года он находился «на поселении» в Магаданской области, работал бухгалтером на одной из шахт. Потом отправился в столицу и растворился среди миллионов москвичей.
* Здоровцев умер в 1940 году от побоев.
** Круглов Берии понравился, и через два месяца после командировки в Челябинск его назначили (в 32 года!) заместителем наркома. В 1941-м он стал первым замом, а после войны — министром внутренних дел СССР. Через десять лет ему припомнили покровительство Берии и отправили из Москвы в Киров заместителем председателя совнархоза. Круглов стал болеть, получил в 1958 году инвалидность. Его лишили генеральского звания, привилегий, исключили из партии. Он получал в собесе сорок рублей, нищенствовал. В июне 1977 года больной Круглов, находясь за городом, попал под поезд и погиб.