Дурная бесконечность
Любители шахмат старшего и среднего поколений должны помнить грандиозную битву за мировую корону двух «К» — Анатолия Карпова и Гарри Каспарова. Однако в ее тени остался один феномен, который не раз заявлял о себе на Земле в самых различных областях.
Но сначала — о них, великих шахматах и легендарных шахматистах.
1.
В 1984 году первая половина матча за лавровый венок чемпиона носила характер, который неплохо выразил один спортивный журналист: «Гарик шипит, что-то там затевает, а Толик его сдерживает».
Если по существу, то в первой половине противостояния Каспаров неоднократно проявлял авантюризм, лез на рожон, а Карпов неотразимо контратаковал. Позже Гарри признавался: «Тогда я думал, что для меня самым главным было выиграть матчи отборочного цикла, прорваться в финал, а уж там я как-нибудь с Карповым справлюсь».
К чести Каспарова, после трех матчей (не партий, а именно матчей!) он уже не позволял себе небрежно-снисходительных высказываний о шахматном таланте своего могучего соперника. И не списывал жуткий разгром в первой половине финала на какие-то нелепые случайности. Например, о своей первой проигранной партии он написал, что «Карпов использовал мои ошибки с хирургической точностью, и я впервые в матче ощутил леденящий холод его скальпеля».
Каспаровское доматчевое «как-нибудь справлюсь» привело к счету 5:0 в пользу Анатолия Карпова! Представить такое не мог никто, и прежде всего — сам Гарри. Такие разгромы «под ноль» ушли, казалось, в прошлое. Так расправлялся с противниками Роберт Фишер на пути к шахматной короне: он буквально раздавил в свое время Тайманова — 6:0, Ларсена — 6:0, обыграл Петросяна — 5:2 и не оставил шансов Спасскому — 7:3.
Казалось, участь Каспарова предрешена. Карпову нужно было добиться шестой победы, не более того. И вот тут-то, что называется, застопорилось…
Дерзкий претендент ушел в глухую оборону. Постарался полностью исключить ненужный риск. И даже как-то успокоился на краю пропасти.
И началась окопная, позиционная война с бесконечными «ничейками», продолжительными выжиданиями ошибки соперника и т. д. Марафон довольно быстро превращался даже в какую-то тягомотину с доской и фигурами. Каспаров заработал от болельщиков Карпова прозвище «Долгоиграющий проигрыватель», а сторонники Каспарова повторяли: «Толян выигрывает, когда претендент идет на него в полный рост — а вот теперь пусть попробует выкурить его из окопа!» Карпова еще прозвали — «бесплатный тренер Каспарова».
Глупость регламента становилась все очевиднее, но только когда матч подошел к числу партий, вдвое превышающему лимитный финал за мировую корону (к сорока восьми!), тогдашний руководитель Международной шахматной федерации (ФИДЕ) Кампоманес и наша черно-белая федерация очухались. Опомнились. Заговорили о физическом и душевном здоровье гроссмейстеров. О возможном непоправимом надломе двух гениев (хотя Каспаров сумел уже отыграть три очка). И — прервали матч.
Предугадать дальнейшее было нетрудно. Твердая, логичная позиция Карпова: следующий матч надо начинать со счета 5:3 в его пользу, потому что именно такой счет «застыл на табло» после 48-й партии первого матча. Разумное мнение Каспарова: матч был прерван вопреки всем правилам и регламенту, этот первый поединок закончен, он проходил по некорректным правилам. Он, Каспаров, к 48-й партии обрел уверенность, был на небывалом подъеме — поэтому следует обнулить результат и начать заново. По мнению претендента, изначальные глупые правила обеспечивали «сброс» результата подобного, с позволения сказать, соревнования.
Иными словами, шахматный мир столкнулся с типичным примером юридической коллизии: правовая база недостаточна, обе стороны правы по-своему. Ступор. Патовая ситуация! Гордиев узел, о самой возможности которого не думали, не предполагали — вообще забыли.
И вот после такого организационного «облома» стало ясно, что идея безлимитного по числу партий финала — это, в принципе, наследство двадцатых годов и подарочек от взбалмошного Бобби Фишера, который в 1975 году тоже требовал безлимитку, но — аж до десяти побед! И ведь был, был негативный опыт таких безлимиток. В 1927 году — 34 партии в матче Капабланка — Алехин, а потом, до самой кончины гроссмейстеров, — настоящая взаимная ненависть. В 1978-м — 32 партии в матче Карпов — Корчной, а потом — снова острейшая неприязнь и взаимные обвинения самого широкого ассортимента.
… То, что последовало дальше, поначалу не могло внушать каких-либо опасений за организацию и логику финальных встреч: вернулись к 24-м партиям, на всякий случай (для верности?) возродили даже статус матча-реванша — чтобы осечек в коронации чемпиона не было. И покатилось… За восемь лет «два великих К» сыграли пять матчей, в которых было 144 партии. В двадцати одной победил Каспаров, в девятнадцати Карпов.
И с каждым матчем крепло ощущение, что интерес к этому противоборству медленно, но неуклонно тает, истончается. И, может быть, такое угасание азарта, понимания уникальности каждой партии начало в первую очередь проявляться у двух супергроссмейстеров.
Два гения уперлись друг в друга. Их доминирование стало не только всепланетным, но и каким-то вневременным, неизбежным.
Мне возразят: но ведь все было логично, потому что раз за разом Анатолий Карпов выигрывал отборочные турниры, побеждал в финале претендентов и вновь и вновь выходил на чемпиона.
Так-то оно так. Но вот это ощущение одной и той же колеи, которая не увлекала, но охлаждала болельщиков, — только крепло.
Что могло оживить эту персонифицированную монотонность? Может быть — укороченные по времени партии, вплоть до блица в части из них. Если такое предложение неприемлемо, можно было бы хотя бы раз устроить не финальный матч двух шахматистов, а турнир четырех-пяти сильнейших гроссмейстеров. Ну, уважьте публику, дайте разнообразие болельщикам, чтобы они увидели, в конце концов, и реального третьего, и реального четвертого! Чтобы были и бронзовые призеры мирового чемпионата! Какое дело им, искренним болельщикам, до вашего отвлеченного и непонятного ЭЛО, этого рейтинга индивидуальных гроссмейстерских коэффициентов? Нужна конкретная ранговая таблица шахматных фамилий!
И ведь был, был положительный опыт подобного турнира четырех гроссмейстеров в сороковые годы, когда весь отборочный цикл и регулярность финалов были скомканы и кончиной Алехина, и смертью Капабланки, и Второй мировой войной. А значит, потребовалось объективно и «многофигурно» определиться с новым чемпионом. Тогда, на том турнире, были сыграны и превосходные партии, и вроде бы никто не был обижен регламентом.
2.
Да, были схватки боевые… Это непримиримое сцепление «двух К» чем-то напомнило мне неуступчивое состязание на Атлантике двух пассажирских суперлайнеров — французской «Нормандии» и британской «Куин Мэри».
С 1936 года до начала Второй мировой войны два грандиозных по размерам и мощи корабля год за годом поочередно вырывали «Голубую ленту Атлантики», выигрывая даже не десятые, а сотые доли узлов, и опережая друг друга на полтора часа, на сорок минут, преодолевая дистанцию в 6500 километров…
Это было опасно уже не столько для 300-метровых громадин, носившихся на максимальной скорости и предельной мощности турбин, сколько для встречных и попутных судов. Но все как-то обходилось, пока «Куин Мэри» не разрезала пополам свой же британский крейсер «Кьюрасао». Погибло 338 моряков. Случилось это, правда, уже в 1942 году.
После войны борьба за «Голубую ленту» прекратилась. Не сразу, но часть цивилизации все-таки поняла: у каждого человека или механизма своя ниша или функция. Это — во-первых. Во-вторых, монополия и однообразие не ведут к добру.
3.
А если уроки не впрок? Тогда неизбежна дурная бесконечность. В самых непредсказуемых формах. В вырождении самых прекрасных идей. В потере вкуса к сути профессии, замысла.
Личности становятся неинтересны друг другу.
Где сейчас самые большие шахматисты в самых больших шахматах? Не знаю, как вам, а мне без Карпова и Каспарова ныне скучновато. И, может быть, потому скучновато, что в свое время они перекормили друг друга именно друг другом. А заодно — и часть прогрессивного человечества в лице искренних болельщиков.
Проблема, обозначенная в заголовке этого материала, поневоле заставляет поразмыслить и об аспектах деятельности научного, прорывного по замыслу центра Сколково — своеобразного аналога Силиконовой долины.
Кто спорит, что истинная наука — это действительно прорывы, подлинные открытия? Никто и не спорит с авангардной по замыслу или, может быть, даже таранной ролью ученых в будущем центре. Но только вот о чем не следует забывать.
В нашей стране и на уровне самых крупных научных учреждений, и на уровне отдельных новаторов и талантов, — в общем, всегда и везде возникали замечательные идеи, делались удивительные открытия, конструировались уникальные механизмы, которые в качественном и количественном отношениях просто по определению должны были улучшать жизнь миллионов россиян!
Ан нет. Испокон веку, под шелест родных осин, цвело и процветало такое сдержанное по форме и такое зловещее по содержанию словосочетание: «проблема внедрения».
Уже давно довелось прочитать, что очень многие западные предприниматели, ученые и менеджеры затрудняются с переводом на свои языки этого самого понятия: «внедрение». Англоговорящие в конце концов предложили: «implementation». Ну, что-то вроде нашей «имплантации».
Эти забавные иностранцы никак не могут уразуметь: почему что-то совершенно новое и очень хорошее обязательно нужно внедрять? Почему его нужно пробивать? На каком основании творцу открытия или создателю прогрессивной конструкции необходимо доказывать, что он, творец и создатель — не верблюд?
У потешных иностранцев то, что оказывается подлинным прорывом, расходится на потребительском рынке, как горячие пирожки с лотка. Не используешь — проиграешь. Не перехватишь у конкурентов — разоришься. Не оценишь — отстанешь.
Можно сколь угодно долго браниться в адрес общества потребления, но цивилизованное потребление цивилизованными консументами — это тоже большая, сложная культура, которая (если ее пестовать, облагораживать и беречь) оказывается частью мирового прогресса.
Моя тридцатидвухлетняя работа в вузах России позволяет говорить о том, что так называемые «банки идей», или «банки предложений», как накопительные части возможных прорывов в высшем образовании существуют в нашей стране почти полвека. Почти полвека маститые и молодые преподаватели предлагают, советуют, настаивают. И нет дефицита прогрессивных мыслей в «идейных кубышках».
Но трепетала и до сих пор ждет своего часа (в плане разрешения!) проблема перевода идей в практическую плоскость.
Ольгерд Усминский — доктор филологических наук, профессор Тюменского государственного университета.
***
фото: Анатолий Карпов и Гарри Каспаров;Лайнер «Нормандия».