Война в Крыму
Окончание. Начало в N 25.
КОМИССАР МЕХЛИС
По своему должностному положению заместитель наркома обороны СССР, начальник Главного политического управления РККА, армейский комиссар 1-го ранга Мехлис не уступал маршалу Кулику. А по авторитету в партии и близости к вождю мало кто мог его превзойти.
Когда он прибыл в Крым, борьба за освобождение Керченского полуострова вступила в новую фазу: в результате успешной Керченско-феодосийской десантной операции (25 декабря 1941 — 2 января 1942) советские войска захватили важный в оперативном отношении плацдарм, с которого силами трех армий (!) — 44-й, 47-й и 51-й — перешли в наступление в направлении Джанкой, Чонгар, Перекоп.
С самого начала своего пребывания в Крыму Мехлис стал подменять командующего войсками фронта генерал-лейтенанта Дмитрия Козлова. 22 января представитель Ставки доложил Сталину: «Козлов — это обожравшийся барин из мужиков. Его дело много спать и жрать, в войска он не ездит и авторитетом не пользуется. Если фронтовая машина работает в конечном итоге сколько-нибудь удовлетворительно, то объясняется это тем, что фронт имеет сильный Военный совет, да и я не являюсь здесь американским наблюдателем…»
Слабо разбираясь в армейских делах (особенно в условиях войны), Мехлис не считался с мнением специалистов и должностных лиц, часто требовал выполнения своих приказов через головы прямых начальников, создавая сумятицу, нервозность и подозрительность.
В успехе предстоящего наступления он не сомневался, заявив Сталину: «Мы закатим здесь немцам большую музыку».
Однако предпринятое 27 февраля 1942 года наступление оказалось неудачным, несмотря на преимущество в живой силе (13 дивизий Крымского фронта против трех у немцев).
Находившийся в боевых порядках 51-й армии военный корреспондент «Красной звезды» Константин Симонов вспоминал: «Наступление началось . очень неудачно. В феврале пошла метель вместе с дождем, все невероятно развезло, все буквально встало, танки не пошли, а плотность войск, подогнанных Мехлисом, который руководил этим наступлением, подменив собой фактически командующего фронтом безвольного генерала Козлова, была чудовищная. Все было придвинуто вплотную к передовой, и каждый немецкий снаряд, каждая мина, каждая бомба, разрываясь, наносили нам громадные потери. В километре — двух — трех — пяти — семи от передовой все было в трупах. Словом, это была картина бездарного военного руководства и полного, чудовищного беспорядка. Плюс к этому — полное небрежение к людям, полное отсутствие заботы о том, чтобы сохранить живую силу, о том, чтобы уберечь людей от лишних потерь».
Для восполнения огромных потерь (они только за февраль-апрель составили более 226 тыс. человек) Мехлис требовал у Москвы новых пополнений. В основном оно приходило с Кавказа, и большая часть новых бойцов не знала русского языка.
Известный советский поэт Илья Сельвинский, воевавший в то время на Крымском фронте, в своих воспоминаниях очень мягко коснулся их боеспособности: «Когда у нее (азербайджанской дивизии) кого-нибудь выбивало из строя, солдаты кучей сбегались вокруг павшего и, не обращая внимания на канонаду, начинали причитать и рыдать над собратом, как дома у тела покойника. Было в этой наивности что-то глубоко человечное, но абсолютно немыслимое в условиях боя. Прошло немало времени, прежде чем удалось вырастить в азербайджанцах военную косточку».
Комиссар Мехлис много труда вкладывал в «решение национального вопроса» на Крымском фронте. Он добился, чтобы из кавказских республик пополнение прибывало с национальными партийными и советскими руководителями. Организовал шефство над национальными дивизиями — азербайджанской, армянской и грузинской. Его рекомендации по изысканию людских резервов на месте не лишены резона: «. Надо сократить заградительные отряды человек на 6075, сократить всякого рода комендантские и хозяйственные команды. Изъять из тылов все лучшее, зажать сопротивляющихся тыловых бюрократов так, чтобы они и пищать не посмели.»
Мехлиса часто видели на передовой, в частях и госпиталях. Он был смелым человеком, жил очень скромно, в небольшом домике в поселке Ленинском (там находился штаб фронта). В работе не знал покоя сам и не давал его другим. Очень жестко поступал с мародерами, трусами, паникерами и казнокрадами — ничего схожего с зажравшимся маршалом Куликом и ему подобными командирами, которых, надо признать, было немало. Поэтому комиссара уважали в войсках и называли Крымский фронт «имени товарища Мехлиса».
Однако внести в ход крымских событий необходимый перелом представителю Ставки не удалось. Он все больше полагался лишь на энтузиазм бойцов и командиров. Тщательную подготовку наступления, выучку штабов и войск, материальное и боевое обеспечение и агентурную разведку недооценивал, подменяя нажимом, криками, массовой перетасовкой командных кадров, арестами и расстрелами.
Характеристику Мехлиса дал Симонов: «Это был человек, который в тот период войны, не входя ни в какие обстоятельства, считал каждого, кто предпочел удобную позицию в ста метрах от врага неудобной в пятидесяти — трусом. Считал каждого, кто хотел элементарно обезопасить войска от возможной неудачи — паникером; считал каждого, кто реально оценивал силы врага, -неуверенным в собственных силах. Мехлис, при всей своей личной готовности отдать жизнь за Родину, был ярко выраженным продуктом атмосферы 1937-1938 годов».
«Положение у нас прочное», -писал Мехлис в Москву по какой-то злой иронии именно 7 мая 1942 года за считанные часы до наступления немецких войск. К исходу первого дня они прорвали советскую оборону.
Отход разрозненных и деморализованных частей Крымского фронта к Керчи прикрывали курсанты Ярославской, Армавирской, Краснодарской авиашкол и Новосибирской школы радистов, среди которых было немало тюменцев.
Василий Соколов из д. Соколовка Нижнетавдинского района после освобождения из плена при фильтрации в контрразведке «СМЕРШ» показал: «… 13 мая группа радистов в количестве 80 человек была направлена на одну из переправ около г. Керчь для отплытия через пролив в Тамань. Но переправу уже захватили немцы. Там у края земли было столько убитых и раненых, и такая неразбериха, что трудно передать. 18 мая утром в одной из траншей в 200 метрах от берега моря я и еще двое красноармейцев были взяты немцами в плен. Нас пригнали в д. Владиславовку, в лагерь, а в нем около 26 тысяч пленных.»
15 мая Сталин приказал: «Керчь не сдавать, организовать оборону по типу Севастополя.» Но город уже сдали: Верховному Главнокомандующему доложили телеграмму Мехлиса: «Бои идут на окраинах Керчи. Напрягаем последние усилия, чтобы сдержать противника. Мы опозорили страну и должны быть прокляты».
В тот же день в дневнике начальника генерального штаба сухопутных войск вермахта генерала Гальдера появилась запись: «Керченскую операцию можно считать законченной. Все дороги забиты брошенными машинами, танками и орудиями противника. Огромное количество пленных. Город и порт в наших руках».
Шесть германских дивизий разгромили три советских армии. Еще неделю около 18 тысяч бойцов и командиров под руководством начальника боевой подготовки Крымского фронта полковника Ягунова держались в Аджимушкайских каменоломнях, где их выморили газами.
Всего с момента высадки на Керченский полуостров потери Крымского фронта составили более 330 тысяч человек, по большей части пленными. «Противник захватил почти всю нашу боевую технику и тяжелое вооружение, -признает «История Великой Отечественной войны», — и позже использовал их в борьбе против защитников Севастополя». Немцы потеряли убитыми всего 7588 солдат и офицеров.
Полную трагизма картину нарисовала в коллективном письме Сталину группа политработников 51-й, 47-й и 44-й армий: отсутствие хоть какого-то организующего начала при отходе, быстро переросшем в паническое бегство, страшная давка на переправах, массовые жертвы.
«Сил, чтобы держать Керченский полуостров, было достаточно, — признавал в докладе Сталину отозванный из Тамани в Москву Мехлис. — Не справились.»
Решением Ставки он как один из «прямых виновников неудачного исхода Керченской операции» был снят с постов заместителя наркома обороны СССР и начальника Главного политуправления Красной армии и снижен в звании на две ступени — до корпусного комиссара. Однако остался, в отличие от разжалованного маршала Кулика, членом ЦК ВКП(б), прошел всю войну членом Военных советов армий и фронтов, был министром Госконтроля и в феврале 1953-го упокоился в Кремлевской стене.
Сниженного в воинском звании Козлова поражение вверенного ему фронта подкосило окончательно. Хотя в следующем, 1943 году ему было возвращено генерал-лейтенантское звание, к былым командным высотам он уже не поднялся. И всю жизнь ощущал себя в качестве незаслуженно наказанного.
В 1966 году Козлов писал: «Опала моя длится вот уже 25 лет. В моей памяти часто встают события тех дней. Тяжко их вспоминать, особенно потому, что вина за гибель всех наших полков лежит не только на нас, непосредственных участниках этих боев, но и на руководстве, которое осуществлялось над нами. Я имею в виду не только профана в оперативном искусстве Мехлиса, а командующего Северо-Кавказским направлением маршала Буденного, и Ставку, и Верховного.»
По-солдатски грубовато, но, в общем-то, точно отозвался о войне в Крыму писатель Виктор Астафьев: « Любимец Сталина Мехлис взялся командовать тремя армиями в Крыму, забыв, что редактировать «Правду» и подхалимничать перед Сталиным, писать доносы — одно, а воевать — совсем другое. Манштейн… так дал товарищу Мехлису, что от трех наших армий «каблуков не осталось», как пишут мне участники этой позорной и кровавой бойни. Мехлисто ничего, удрапал, сука! Облизался и жив остался.»
Даже вождь, столько лет благоволивший Мехлису, вынужден был в специальной директиве от 4 июня 1942 года признать, что его некомпетентность в военном деле, произвол, диктаторские замашки несли опасность всей системе власти.
Трагедия, однако, состояла в том, что такое прозрение было оплачено жизнью сотен тысяч воинов, многие из которых все еще считаются без вести пропавшими.