Слезами заряжать винтовки?
Марина Разбежкина, известный режиссер документального кино, как-то сказала, что самое сложное в ее работе — это вынуть драматургию, сюжет из реальной жизни.
Потому что в этой реальной жизни, черте от даты рождения до даты смерти, ничего особенного зачастую не происходит. Обыкновенная такая жизнь — подробная и мещанская. Разбежкина мастерски умеет превратить ее хоть в драму, хоть в комедию. Но театральный режиссер Олеся Невмержицкая, которой недавно тоже достался для работы документальный материал, пошла другим путем. В ее новом спектакле «Клавдия. Записки на сгущенке», премьера которого состоялась в театре «Ангажемент», драматургии фактически нет.
РАБОТА С ДОКУМЕНТОМ
Новый спектакль создан из документов, в нем нет выдуманных слов и персонажей, даже актеры в нем стараются не играть, а лишь воспроизводить текст.
«Записки на сгущенке» — это дневники тети художественного руководителя «Ангажемента» Леонида Окунева, Клавдии Гуленковой, которые она начала писать в годы Великой Отечественной войны в тетради, склеенной из этикеток от ситниковской сгущенки. Тетрадь много лет хранилась в семейном архиве, потом родственники решили оцифровать записи.
— Начали оцифровывать и читать, — рассказывает Василий Петрович Коротаев. — Потом показали Леониду Григорьевичу, и он решил, что материал может быть интересен не только в кругу семьи, но и театральной публике.
Перед нами семейная сага на фоне войны. Вот только необходим определенный навык, чтобы ее правильно прочесть. И тут постановочная группа не облегчает зрителю задачу, напротив, неприкрыто показывает новую форму театральной постановки — документальную.
Режиссер Олеся Невмержицкая ухватилась за идею постановки сразу, но сначала тоже не слишком четко представляла, как это сделать. Можно было доверить драматургу Андрею Стадникову написать по дневнику пьесу с придуманным, притянутым сюжетом, как это часто бывает в случае работы с документальным материалом. Однако постановочная группа поступила иначе: драматург и режиссер встретились с детьми, внуками, правнуками Клавдии Григорьевны, взяли у них интервью, прочли письма и дневники. Словом, сделали многое, чтобы расширить пространство записей самой Клавдии Гуленковой: дать им контекст.
— Мы шли вслепую, — рассказывает режиссер. — В какой-то момент возникла бредовая мысль: «А вдруг у Клавдии Григорьевны сейчас есть внучка примерно того же возраста, как и сама Гуленкова во время написания дневника?» Оказалось, что есть. Так и получилось, что дневник читают не только актеры, но дети и внуки героини. Они словно продлевают ее историю, рассказывая о тех временах, когда их самих еще не было.
Невмержицкая даже планировала рассадить зрителей на сцене, стереть все грани между зрителями и актерами. Правда, от идеи пришлось отказаться: на сцене «Ангажемента» зрителей и актеров не разместить, площадь не позволяет. Зато на подмостках появляется ряд стульев — будто для зрителей, где размещаются актеры и настоящие члены семьи. Это, по крайней мере, необычно.
Режиссер еще хотела бы отменить все театральные законы для этого спектакля: аплодисменты, цветы…
— В спектакле нет морали, нет выводов, — говорит Олеся. — Это вообще не столько спектакль, сколько, просто время, которое человек проводит в зрительном зале и что-то от этого получает. Знаете, как в храме во время службы — получаешь только эффект присутствия, проживаешь это время.
СЕМЕЙНАЯ САГА СВОИМИ СЛОВАМИ
Два часа зачитывания дневника и воспоминаний. В какой-то момент в актерской разноголосице — а временами они начинают произносить разные отрывки одновременно, так, что невозможно разобрать, кто и о чем рассказывает (так бывает за столом, где собралась большая семья) — звучит строка Клавдии Гуленковой: «Что нам остается, слезами заряжать винтовки и — стрелять?» В меня она строкой выстрелила. И попала.
… На экране, что установлен на заднике сцены, мелькают кадры семейной хроники. Большая семья приехала на деревенское кладбище, наводит порядок на могилах родственников. Собственно, вот об этом огромное количество всевозможных слов, что звучат со сцены, — о памяти.
Постановка хоть и без антракта, но делится на несколько условных действий — в каждом свой рассказчик. Сначала это Клавдия и ее девичий дневник, где ужасы войны всплывают мимолетно: лишь в новогоднем желании-заклинании «пусть война закончится» и в женском страхе о тех, кто ушел на фронт. Зато девичьих снов, мечтаний, терзаний и метаний в дневнике больше, чем реальной жизни.
Еще одно действие — записи Петра, мужа Клавдии. Потом — его воспоминания. Сухие и автобиографичные, они все же расцвечены живыми и иногда забавными деталями быта.
Еще дальше — воспоминания и размышления детей, внуков и правнучки Клавдии и Петра Коротаевых. Последний фрагмент -дневник Галины Викторовны, невестки Клавдии Гуленковой. Она описывает последние месяцы «бабули», умирающей от рака. Клавдия Григорьевна уходит из жизни под разговоры о невидимых существах.
… Я подумала, что к такому спектаклю невозможно подготовиться. По крайней мере, человеку стороннему, обыкновенному зрителю. Ему, может быть, и в голову не придет рефлексировать по поводу увиденного, пытаться объяснить самому себе, о чем все то, что было сказано со сцены.
Может, в глаза бросится «тяжелый» сценический свет, выедающий глаза. Может, то, как Денис Юдин зачитывает воспоминания молодого Петра, трогательно якобы стоя якобы у окна. Или Юлия Шек — тоненькая молоденькая Клавдия, состоящая из тяжелой работы, снов и девчачьих мечтаний, которые даже в войну никто не отменял. Или образ молящейся за полупрозрачной тканевой занавеской, что читает и читает молитвы, вспоминая по именам членов большой семьи…
Что-то растрогает. От чего-то передернет.
***
фото: Актриса Юлия Шек в начале спектакля исполняет роль молодой Клавдии Гуленковой;Леонид Окунев демонстрирует первоисточник — дневник на этикетках сгущенки;Для режиссера Олеси Невмержицкой документальный материал — это сложный и важный эксперимент;Актеры и родственники Клавдии Гуленковой изображают зрителей прямо на сцене.