Гимн вечной молодости
Года уходят безвозвратно, неповторимые года. А я-то думала когда-то, что буду молодой всегда. И мне казалось год от года, когда приходит в мир весна, Меня помилует природа, меня не тронет седина. Года уходят осторожно. Я не сдаю своих высот. И только зеркало безбожно мой возраст все же выдает.
Завтра автору этих строк Анфие Усковой исполняется 95 лет. Почти век насыщенной, интересной жизни.
«Я помню себя с пяти лет. Если говорить про оставшиеся девяносто, то можно написать трилогию», — шутит она. Я не претендую на трилогию, лишь на краткое содержание.
… Старушка держит на коленях фотоальбом. В ослепительно красивой девушке, глядящей со страниц, украшенных по моде тех лет аппликациями и цветами, сложно узнать ее — ныне седовласую и умудренную опытом. Под снимками короткие надписи, расшифровать которые теперь под силу только ей самой. Например, фотография, на которой женщина лет двадцати пяти — не старше — стоит на сцене. И подпись: «43 г».
— Наверное, снимок был сделан в 1943 году? — пытаюсь догадаться я.
— Нет, — улыбается в ответ Анфия Ивановна. — Это значит, мне здесь 43 года. Я на сцене Тобольского драматического театра читаю свои стихи.
Теряюсь и не знаю что сказать. Теперь женщины жалуются на стрессы и на то, что от тяжелой работы они раньше времени стареют, лишаясь красоты. А она, к тому моменту уже пережившая войну, голод и тяжкий — по-настоящему тяжкий — труд, смотрит на меня с фотокарточки, и кажется, что никакие тревоги никогда не касались ее светлого лица. С такой внешностью нужно блистать на сцене!
Но большую часть жизни декламировать стихи Анфие Ивановне было некогда — она принимала роды и боролась с эпидемиями, воспитывала и учила сирот. Вот ее рассказ.
— Я родилась через год после Великой Октябрьской революции 1917 года. В крестьянской семье, в селе Катарач Буткинского (ныне Талицкого — Д.Р.) района, — рассказывает она. — Детей было много, но все они умирали во младенчестве. Тогда была страшная детская смертность. А я вот выжила, и до сих пор живу.
Ели мы то, что сами вырастим. В магазине покупали только соль, спички и керосин. Держали скотину и сами шили обувь из коровьей кожи. Сеяли лен и ткали полотно. Помню, мне сшили полотняное платье, у которого спереди была пелерина из ситца — как я гордилась!
Родители мои были люди малограмотные. Точнее, мама неграмотная, а папа научился читать и писать, когда служил в царской армии. Односельчане его очень уважали, ходили за советом (как ходоки к Ленину). Я же окончила семилетнюю школу в деревне Цингалы, после чего мы переехали в Тобольск — отец тогда уже вступил в партию и его направили туда, где он был нужнее. В 1939 году закончила фельдшерско-акушерскую школу. Стала заведовать фельдшерско-акушерским пунктом в деревне Маслова, а потом -роддомом в селе Бронниково. Пока муж был на фронте, я работала в тылу. Но как же там было трудно! В Тобольском районе случилось страшное наводнение -все левобережье оказалось затоплено, от домов виднелись лишь крыши и трубы. Никакого сообщения с городом, а тут еще эпидемии — сыпной тиф, туляремия, дифтерия. Медработники тобольского района совершили настоящий подвиг, борясь с ними! Тогда все шло на фронт, и в тылу медикаментов не хватало. Повсеместная завшивленность, а мыло — простое хозяйственное мыло — выдавалось по норме. В тот же фельдшерско-акушерский пункт — два куска на месяц. А ведь нужно мыть руки перед процедурами, стирать белье. Так и варились в собственном котле, работали без отпусков и выходных. Зато не боялись бомбежки, не видели страшное лицо врага.
С войны мой муж Василий Николаевич пришел без ноги. Но занял прежнее свое место начальника райздравотдела. Мы переехали обратно в Тобольск, где меня назначили председателем районного комитета Красного креста. Я и работала. Имею много наград, грамот. Но здоровье ухудшилось. Пошла в педагогический институт, получила новую специальность и 12 лет работала учителем русского языка и литературы в пятых-седьмых классах. До сих пор обожаю классику: Чехова, Пушкина. Правда, теперь дочка — она у меня тоже врач — просит меня поменьше читать из-за катаракты, одним глазом я совсем не вижу.
Учила я, в основном, сирот. После войны многие ребятишки, которых увезли к нам в эвакуацию, остались без родителей. Не скажу, что мне было с ними сложно, скорее уж им было сложно с нами — взрослыми. Но все выросли, стали достойными людьми. Долгие годы поддерживали со мной связь, приезжали в гости. Теперь-то уже не ездят. Тяжело. Им же всем по семьдесят лет и больше.
В 1962 мужа перевели в Тюмень. Тут я работала на «скорой». Ездила по вызовам, а когда из-за здоровья и это стало сложно, перевелась в диспетчеры — принимала вызовы. Восемь лет отдала этому делу, а потом Василий Николаевич скоропостижно скончался. Я перешла в поликлинику N 5 медрегистратором, да еще полы мыла по вечерам. Оттуда и на пенсию вышла.
… Анфия Ивановна сидит на диване. Рядом с ней любимая компаньонка — глянцево-черная Фиса блаженно щурит зеленые глаза. Кот Василий сбежал на кухню. Там пьют чай зашедшие проведать бабушку внуки — они взрослые люди и уже успели обзавестись собственными детьми.
— Вот Василий Николаевич. Его хорошо помнят и в Тюмени, и в Тобольске. Он много сделал для здравоохранения области, — продолжает она показывать мне фотографии. — А вот мой второй муж. Он первым клал асфальтированные дороги в Тобольске.
Со вторым мужем они поженились, когда ей было шестьдесят четыре, и вместе прожили 15 счастливых лет…
— Каким будет третий? — шутит Анфия Ивановна. — Пока не знаю. Мне и теперь хорошо. Несмотря на перелом бедра, сама хожу по дому, во двор гулять. Вяжу салфетки крючком и дарю их знакомым. Читаю книги. Правда, современных писателей не люблю. Слишком агрессивные.
Мой отец прожил 97 лет. Перед смертью он сказал, что сам-то отмерил себе век, а значит три года, которые недожил до столетия, завещает мне. Не знаю, возможно, я уже проживаю их? А может быть, они еще и не начинались.
***
фото: Анфия Ивановна в молодости — ну как тут не залюбуешься?