Пара калош на левую ногу
Автор очередной публикации на тему «Дети войны» — Матрена Серафимовна Конева. Всю жизнь она проработала в Мужах, учителем начальных класов.
Я не помню начала войны. Мне было 4 года. Ко Дню Победы мне исполнилось 8 лет. Детство мое закончилось 10 июля 1951 г., когда в результате пожара мы, четверо детей, лишились дома, имущества и мамы (скончалась от ожогов в 36 лет).
Все, что я помню, не могу обозначить точной датой, только знаю, что это было еще при маме, т.е. до 1951 г.
В памяти осталось много народа в клубе, и мы стоим рядом с мамой и отцом. Это был сентябрь 1941 г. — проводы отца на фронт. Его я совершенно не помню, а что уж говорить о двухгодовалой сестре Тамаре и двухмесячном брате Альберте. Старшему брату Василию — 8 лет. А маме было всего 26.
Мне мое детство вспоминается как сплошной труд. Труд через игру -соревнование с подружками. Чистили посуду на берегу Оби песком и порошком, который делали сами, перетирая кусочки красного кирпича друг о друга. Чей самовар чище? И так далее.
Жили как все. Только благодаря нашим мамам-труженицам мы не голодали. В округе все держали скот.
У нас, как и у соседей, в стайке всегда стояли корова (и иногда и две), лошадь с жеребенком, теленок или бычок и овцы. Все это немалое «население» надо было кормить, поить, убирать за ним. Воду носили в ведрах на коромысле с Оби. Это было только мое дело. Воды надо было много. А жили мы далеко от Оби.
Было тяжело, но соревновательный дух и тут помогал: кто большее количество раз сходит за водой? Так случилось, что накануне пожара я наносила полную бочку воды, но это, к сожалению, не спасло наш дом.
У моих подружек были старшие сестры, и это облегчало им жизнь. Я же сама была старшей в семье, хотя моложе подружек, и отвечала за многое в доме.
Мама с Василием летом уезжали на покос с ночевкой, иногда на неделю. Мы оставались с полуслепой бабушкой (она различала только очертания предметов на свету, людей узнавала по походке и по голосу). Соседка доила корову, присматривала за нами и руководила, чтоб мы (в основном, я и Тамара) не бездельничали.
А в начале лета мы, четыре подружки, ездили на весельной лодке за травой для коровы. Звали старушку, чтобы управляла лодкой, и вперед, в район Ханты-Мужей на остров, косить траву серпом.
Как только расцветала калужница, опять мы, девочки, переезжали через Обь и набивали мешки на прокорм скоту. Во время поездок развлекали себя и заодно бабушку-кормчую.
То поем, то гребем по-разному: по-хантыйски, по-ненецки и т.д. Ранней весной мама привозила на лошади тальник, рубила на куски, а мы, дети, усаживались кружком и скоблили их, опять же для коровы.
Ягоды собирать — наша работа. А закончим: кто больше собрал, у кого ягоды чище? Сейчас думаешь: «Как это наши мамы не боялись нас отпускать за травой на лодке, в лес?» Может, и боялись, когда в первый раз мы садились в лодку или уходили в лес за ягодами, но потом привыкли и радовались, какие у них помощницы.
Круглый год у мамы работы невпроворот. Нужны не только скот и все для него, но и тепло в доме. Весной мама с Василием в лесу заготавливали дрова (рубили, пилили, складывали), чтобы осенью по санному пути вывезти к дому.
Осенью перед ледоставом женщины-соседки вывозили с лугов сено на период распутицы. Помню огромную лодку, нагруженную сеном, а по бокам торчат высокие палки, как огромные ребра. Везли сначала одной семье, потом по очереди каждой. Надо было еще с реки сено доставить к дому. Тут мы, ребятишки, подставляли свои спины и, согнувшись, несли на себе небольшую вязанку сена.
Зимой мама возила дрова-долготье (т.е. сама по пояс в снегу рубила деревья, грузила в сани каким-то особым способом и возила домой). Заготовленное летом сено тоже надо было вывезти. Причем одна с сыном-подростком она заготавливала столько сена, что весной люди шли и умоляли продать хоть одну вязанку для голодающих коров.
Два больших огорода обеспечивали семью картошкой на всю зиму. Было свое молоко, картошка, мясо (забивали теленка или бычка, или овечку). Рыба на столе появилась с возращением с фронта маминого брата Терентия.
Отец до женитьбы был в работниках у богатых оленеводов. После женитьбы остался в селе. За работу ему платили живыми оленями. Их выпасал чужой человек. Помню, как мама сокрушалась, что приехал хант, привез мясо, а других наших оленей задрали волки (почему-то драли только наших). И это мясо было как посылка от отца.
Иногда к нам приходили женщины с просьбой продать дрова в обмен на хлебные карточки, т.е. предпочли тепло хлебу. Нам-то хорошо: дополнительный кусок хлеба. А как в той семье, где дети без хлеба остались? Я уже тогда задумывалась над этим и жалела детей. Я даже знаю одну такую семью. Мать и трое детей жили в комнате конторы рыбкоопа. Топить нечем, и мать обменяла какую-то часть хлебных карточек на дрова.
В мои обязанности входила и покупка хлеба по карточкам. Приходилось выстаивать длиннющие очереди. Продавец взвешивала точное количество граммов, обозначенное на карточках. Смотришь, как взвешивается хлеб, и мечтаешь: «Хоть бы был маленький довесочек!» Его разрешалось съесть. Но однажды я карточки потеряла… Мама объяснила просто: «Бог наказал». Хорошо, что до конца месяца оставалось несколько дней. Пережили.
Никаких промышленных товаров в годы войны, наверное, не продавалось. Я не помню, чтоб что-то новое появлялось в семье. Что-то шилось, перешивалось из старого. Игрушек не было. Мы были рады любой стекляшке с помойки. Копили их, хвалились друг перед другом. Кукол сами шили из тряпок или делали «акани» из утиных голов. Новогодние игрушки — все из бумаги. Научились делать стаканы из бутылок (их тоже еще надо было найти), да еще и не пораниться.
Любое умение мамой приветствовалось. Из бумаги, газет вырезали шторы на окна (не знаю, где брали это «сырье» для штор). Позднее появилась марля. Она заменила бумагу, а еще позднее мама купила крючок и нитки и всячески поощряла мое стремление чему-либо научиться, в частности, вязанию. Вязать я научилась, и на окнах появились шторы с кружевами по краю: моя работа.
Нашей маме без нас было бы непросто. Мы были взаимонеобходимы. В раннем детстве мы вечерами скрашивали ее досуг.
Помню — зима. Вечер. Светит в окна луна. Мы сидим возле печки. Мама обняла нас с Тамарой и просит, чтоб мы ей что-нибудь спели. Мы с сестрой с удовольствием пели октябрятские песни. В нашем репертуаре было много песен на военную тему. Может, не очень вникая в смысл, распевали мы «На позицию девушка.» и т.д.
Мы с Тамарой хорошо учились. Мама нами гордилась и говорила об этом, приходя с родительских собраний.
Василий после окончания 7 класса категорически отказался посещать школу. Два года он, с 14-летнего возраста стал работать на лошади (рубил и возил дрова, сено, а мама пошла работать техничкой в интернат).
Но так долго не могло продолжаться. Мы постоянно слышали от мамы: «Что я скажу отцу? Уходя, он наказывал: все продавай, но детей выучи». И наша малограмотная мама, плача, уговаривала сына продолжить учебу в Салехарде. В 1949 году последним пароходом отправила сына в Салехард учиться, и, слава богу, он получил среднее специальное образование в стенах зооветтехникума, а потом до пенсии работал ветеринарным работником в оленеводстве.
Мама до самой смерти ждала отца, не верила похоронке, и все наши детские мечты о каких-то покупках связывала с именем отца: «Вот приедет папа.»
Мы с сестрой воплотили мечту родителей о нашем образовании уже без них. Никакой поддержки ниоткуда не было. Я выучила сестру, сама же окончила Салехардское нацпедучилище и 50 лет отдала работе в школе.
В День Победы 9 мая 1945 года мы, первоклассники, долго ждали учительницу на первый урок. Пришла она заплаканная, закутанная в платок, наша Екатерина Николаевна Голошубина, и объявила, что война закончилась и что мы можем идти домой.
Празднование проходило на площади перед клубом. Отчетливо помню, как нас, детей, чьи отцы воевали, а может, вообще всех детей накормили в сельской столовой комплексным обедом. Очень красиво в лучах весеннего солнца смотрелись стаканы клюквенного киселя. Я их и сейчас вижу. Не могу утверждать, что это было именно 9 мая, может, чуть позже. Но это событие было, и память об этом во мне живет всю жизнь.
Работники собеса стали проявлять внимание к семьям, чьи главы не вернулись с войны. Распределяли какие-то талоны (тогда это называлось ордера). Нашей маме достался ордер на одну пару детских калош. В магазине маме смогли продать пару новых калош, но на одну ногу. Эти калоши подошли мне. Никакого значения не имело, что обе калоши смотрели в одну сторону. Зато как они блестели, какой красивый подклад, какой замечательный след оставляли на влажном снегу. Я была счастлива.
А через год для детей открылся в Горках пионерский лагерь. В нашей семье выбор пал на меня.
На этом забота государства о детях фронтовиков закончилась. Только 27 руб. пенсии на четверых детей — плата за отца. А в 14 лет в пенсии мне было отказано, потому что получала стипендию.
А мой отец Артеев Серафим Васильевич, командир отделения, сержант 48-го стрелкового полка, 38-й стрелковой дивизии, погиб 12 августа 1943 года, захоронен в 2 км юго-восточнее села Верхняя Сыроватка Сумской области (из ответа на мой запрос в Центральный ордена Красной звезды архив Министерства обороны N 9 от 31 января 1990 года, г. Подольск).
***
фото: Мария Ивановна Артеева.