Особая сторона, или Жизнь будущего иконописца
Я часто получаю письма от своей двоюродной сестры. Такие письма только она мне и пишет: не электронные, а настоящие, на бумаге, написанные неровным округлым почерком.
Каждый месяц — по письму. И в каждом всегда есть небольшой бонус: пачка фотографий или рисунок. Мы пишем друг другу не потому, что у нас нет телефонов или Интернета, а потому, что получить письмо по почте в сто раз приятнее, чем в электронном ящике обнаружить виртуальную открытку. Один минус — письмо слишком долго идет.
Дзынь-дзынь. Я поднимаю трубку и слышу знакомый голос сестры:
— Я приеду в конце апреля, без меня замуж не выходи! — Настя начинает оглушительно хохотать, и мне приходится отстранить телефон от уха.
— Хорошо, — говорю я. — А тебя отпустят? Надолго приедешь?
— Постараюсь отпроситься на пару дней, если повезет, то неделю дома проведу…
От Заводоуковска до Тобольска 300 километров. Она, конечно, приезжает домой, но очень редко: всего два раза в год, и то на неделю-две. Учащимся и в город-то выходить лишний раз не положено — все время проводят в стенах Тобольского Кремля. А уехать посреди учебного года на свадьбу — это совсем маловероятно… Но Настя уверена, что все обойдется:
— Как же я пропущу такое событие! Икону продолжу, когда обратно приеду. Успею!
Лично у меня возникает чувство, что Настя пишет эту экзаменационную икону целую вечность. Моя сестра очень медлительная, так что ничего в этом удивительного нет. К тому же с такими большими иконами Насте еще не приходилось работать. Раньше, на первом, втором, третьем курсах, нужно было писать только гризаль (черно-белые акварельные иконы без ликов) и таблетки (иконы на предварительно обработанной доске ДВП). Сейчас, на четвертом курсе, размеры иконы составляют в высоту 1 метр 20 см, а в ширину — 1 метр. Сам рисунок, выполненный натуральной охрой, окончен, но работы еще много: нужно зашкурить фон под золото так, чтобы поверхность была гладкая, как стекло, позолотить и только потом начать раскрывать цвета, делать контурные линии фигур и высветления.
Я в ее мастерской была всего однажды: в апреле прошлого года. Тогда мы ездили в Тобольский Кремль снимать сюжет с участием семинаристов. И пока все с увлечением ходили за экскурсоводом, я без зазрения совести общалась с сестренкой.
Сама мастерская находится не в Кремле, а в пятнадцати минутах от него — это при условии быстрой ходьбы!
— Я бегаю, как сумасшедшая, честное слово! Расписание такое, что нужно за день успеть сбегать в один класс на занятия, потом в столовую, потом бежать в мастерскую, из мастерской — на службу, потом снова в мастерскую! А еще если послушания, то тут вообще ничего не успеешь!
Настя разводит руками: мол, что поделаешь, а я смотрю на нее и удивляюсь — какая она стала маленькая и худая. Как старшая сестра она лет до четырнадцати смотрела на меня свысока (и была к тому же выше ростом, всегда этим хвасталась). Но спустя несколько лет я переросла ее на голову. Сейчас она удивляется, как быстро растут младшие сестры. А я удивляюсь, как быстро худеют старшие.
Потеря веса — это не единственный результат плотного учебного графика. На безымянном пальце левой руки у Насти красуется шрам на всю подушечку: торопилась в мастерскую со стеклянной банкой в руках, споткнулась, упала. Банка — вдребезги, рука в крови: «С тех пор этим пальцем ничего не чувствую».
Настя протягивает мечтательное «дааа.» и заливается смехом. Смех — дело привычное. Невозможно представить ее отдельно от этого оглушительного хохота. Такое ощущение, что вся ее душа сотрясается, смех громкий-громкий и очень радостный. Ей не нужно повода: любая незначительная, на первый взгляд, шутка приводит механизм в действие, и раскатистое «ха-ха», иногда чередующееся с «хи-хи», заставляет всех в округе присоединиться.
Надо же! Смотрю на нее и не верю, что когда-то моя сестренка не могла даже улыбнуться. Но в 2007 году девчушка-хохотушка, разбойница в школе (она даже носы кое-кому разбивала) вдруг превратилась в грустную, с потухшим взором старушку. До этого наша бабушка ругалась, что Настя красится и приходит домой после полуночи, а потом стала выговаривать ей за то, что та закрылась в себе:
— Настенька даже писать нормально не могла. Предложение выводила в столбик! Или строчку начнет нормально, а под конец -съедет с линеечки, ничего не разберешь! Вот какая напасть была! Мы забыли, как она смеется. Тогда-то я и решила привести ее в церковь. Глядишь, думаю, поможет.
Настина мама, тетя Оксана, каждый вечер до поздней ночи проводила за столом, помогая дочери делать уроки. И это в старших классах, когда девочке было семнадцать-восемнадцать лет! Директор школы настаивала, чтобы Настя прошла обследование и чтобы ее освободили от сдачи ЕГЭ: «Со справкой школу закончит». Но родители не согласились. И правильно сделали. Со справкой она бы никуда не поступила, а так, спустя два долгих и мучительных года, в 2009-м она уезжает в Тобольск, подает документы в иконописную школу при духовной семинарии и… не поступает.
Заведующий иконописной школой предложил Насте остаться в Тобольском Кремле не в качестве студентки, а в качестве подмастерья — помогать студентам, матушкам и батюшкам, исполнять послушания и одновременно оттачивать мастерство иконописца. Она согласилась. И сегодня, спустя пять лет, Настя знает об иконописи очень много и рассказывает об этом с упоением и восторгом:
— Мастерская, в которой мы с тобой сейчас пьем чай, называется реставрационно-иконописной мастерской. Это здание нам местная власть предоставила, но с условием обязательного проведения экскурсий. Раньше можно было отказаться от них, а теперь хочешь-не хочешь, а проводи.
В большой светлой мастерской («стены сами белили!») пахнет глиной — запах свежий, природный. Помимо Насти здесь работают еще три девочки. У каждой свое рабочее место у окна, состоящее из трех столов (два реставрационных и один иконописный), мольберта, компьютера и множества фотографий. Все вокруг свидетельствует о том, что девочки проводят здесь большую часть дня: холодильник у дверей заполнен продуктами, в углу комнаты — миска с кормом для голубей, на одном из столов крутит колесо хомяк.
Рабочие места отличаются друг от друга, и Настин уголок легко узнать: к письменному столу прикреплены фотография мамы и, что особенно приятно, рисунок медведя, который я как-то прислала ей по почте.
— Я еще три тумбочки подтащила: сейчас расписываем пасхальные яйца, и рабочего места не хватает. Девочки работу уже начали, а я, как обычно, торможу.
Настя показывает мне тонкие узоры, которые планирует перенести на деревянные пасхальные яйца, и рассказывает про праздничный Пасхальный концерт в конце апреля.
Сколько себя помню, мы вечно что-нибудь с ней выдумывали: ставили сценки, разыгрывали ток-шоу, показывали кукольный театр. А когда рассказывали стихи на Новый год, я всегда толкала ее -мне тогда очень нравилось быть в центре внимания, а Настя никогда к этому не стремилась. И надо же! Сестренка показывает мне видео с праздничными концертами (каждый год что-нибудь готовят), и я загибаюсь от смеха, когда вижу, как она, переодетая сторожем, чихвостит засидевшихся за работой учащихся школы.
Дома, в Заводоуковске, я ни разу не видела ее настолько счастливой, как здесь, в этой светлой мастерской: глаза блестят, смех не сходит с губ. После окончания учебы она хочет остаться в Тобольске, этот город уже давно стал для нее родным. Она нашла свое место и свое призвание. Тобольский Кремль называет «особой стороной» и хохочет. От счастья.
P.S. На свадьбу Настя приехала. Отпустили на день. Утром была в Тюмени, вечером уже в поезде до Тобольска. Уезжала без слез. Только расстроилась, что с мамой и бабушкой побыла всего четыре часа.
Марина Языкова (Белозерова) — студентка отделения журналистики ТюмГУ.