Девочкой я не боялось раненых
Старая Русса — город в Новгородской (Ленинградской до 1943 года) области. Бомбардировки начались 5 июля 1941 года. С 9 августа до 18 февраля 1944 город и район были оккупированы фашистами.
Елена Ивановна Раенок родилась в 36 километрах южнее Старой Руссы в деревне Бор. 18 августа 1941 года ей исполнилось 10 лет. Елена Ивановна, возможно, путается в датах и событиях, помнит далеко не все. Но это не значит, что ее рассказ — неправда.
— К нам в Бор прилетела первая бомба. Точно не могу сказать, что это было 22 июня, не люблю врать, но думаю, что первая. Никто ведь не знал о войне, мы мирно жили. Сначала кукурузник пролетел — видимо, разведывал. Потом этот. Ой, самолет, да еще что-то сбросил! Думали, что листовки. А листовки-то вот какие! Побежали по деревне, смотреть, у кого что. И бабушка лежит. У бабушки домик небольшой, она сидела на печи и пряла. Бомба пробила крышу. В домах у нас было два входа в подвал — с улицы и из дома. И вот с улицы зашли к ней в подвал -она лежала на картошке.
А листовки… Писали: выходите, стройтесь в строй, мы вас не тронем. Это было неправда. Многие спрятались в лесу за семь километров, остались только старички. Немцы пришли — деревня-то пустая. Спрашивают, где все? В лес ушли. А зачем? Мы не тронем вас, пусть возвращаются. А кушать надо, помаленьку стали приходить домой.
Я двенадцатая была у матери и отца, младшая — маленькие умерли, осталось семь живых. Наверное, больше недели жили в лесу. Кто землянку сделал, кто шалаш. Речка рядом, вода хорошая. Но ночами домой бегали за картошкой. Легко это было во время войны? Кто меня берег?.. Были мы холодные, были мы голодные…
… Немцев я не боялась. Между прочим, немцы были и хорошие, и плохие. Дорога от Старой Руссы — там речка и мост. Мальчик зимой катался на лыжах, упал и сломал ногу. Откликнулся в первую очередь немец-врач, оказал помощь. Подошел старичок — ты зачем делаешь, это ведь русский мальчик?! А он отвечает: нас учили лечить, а не убивать. Это немец. А вот финны — да. Финны -те совсем другой народ.
Жили под бомбежкой. Раненых я не боялась: туда бежала, где бомбы. К речке подходила — течет струйка крови: я брала эту воду, носила раненым и сама пила. Чем еще помогала? Девочка, постирай нам гимнастерку или портянки. Я брала и стирала. Или воды попросят, принесу. А есть у нас самих нечего было.
Деревня переходила из одних рук в другие. Русские поживут-поживут, немцы их выгонят. Потом наоборот. Дом без стекол, потому что за семьдесят километров зенитки работали — только огни сверкали, стекло летело. Стали потом его газетами заклеивать, чтоб не сыпалось.
Дом большой — пятистенка, нас в баню жить отправили, а в нем столовую сделали. С нами дедушка с бабушкой. Обычно мы у них на печке любили лежать. Дедушка хороший, любил нас всех, сестры ему песни пели. Звали его Казенный — уж не знаю, фамилия, или работал на такой должности. Когда мы эвакуировались, он там остался: старенький уже, говорит, не поеду никуда. А бабушка, я помню, пропала. Была плохая -мама ее куда-то увела. И по сегодняшний день я жалею, что у мамы не спросила: а куда же ты бабушку дела?..
Собирали листья летом. Крыс не ели, до этого не дошло. У нас лес богатый, раньше в бочки ягоды закатывали, вот в лесу-то летом найдешь что-то. Не знаю, как мы выжили.
Все самолеты знали -по звуку определяли, наш или немецкий. Далеко-далеко слышно. И бежим в окопы. В дому-то уже все развалено, ведь чего там только не было: и контора, и казармы. Огород большой — так потом в яблонях танки стояли, все втоптали.
Я не боялась, что меня убьют: две или три бомбы у дома не разорвались, я была там и не боялась. И целились в меня. И русский целился! Немец летит — все побежали, а я полезла на чердак. Зачем? — мать спрашивала. Я не могла еще выговорить «чемодан», говорю: «За чеебаном, в нем куклы» Потом побежала. Наши солдаты притаились, а самолет давай строчить. И начал в меня солдат целиться. А соседка кричит: не трогайте ее! Я упала — потеряла сознание.
Года полтора или два мы в деревне прожили, не могу сказать точно. Приехала машина — посадили нас и повезли. Сначала в соседнюю деревню, потом на пароход, потом на поезд — и привезли в эвакуацию в Тюмень. На лошади, я помню, приехал мужчина, а у него нет ступней: ходил кое-как. С неделю жили у них. Потом к другим пошли.
Когда война кончилась, отправились домой, но по дороге встретили знакомых. Не надо, говорят, нечего там делать: опасно, на минах люди подрываются. Тогда мы проехали в Эстонию, к материной знакомой. И в Эстонии прожили девять лет.
Поначалу нас на работу не брали, потому что русские, не знали языка. Потом дошло это до начальства, и по партийной линии стали посылать директоров. Стали открываться заводы, фабрики, вот тогда русские пошли работать, и местные стали к нам наниматься. А потом уже все смешалось.
Я грузчиком была. Каждое утро возили за несколько километров на лодке — баржу подгонят, грузим бревна до вечера. И мужа в Эстонии нашла, украинца. Там ведь много с Украины служило солдат, это сейчас Украина для нас стала никто… Он на три года меня старше, когда поженились, мне уже за 20 было. Приехали в отпуск в Тюмень (здесь у меня сестра жила), ему понравилось, и политика к тому моменту надоела.
Для меня вроде красивый: молодежь есть молодежь. Мы не такие были, как сейчас. Стеснительные. Чтоб поцеловать — спаси господь! Мать так воспитала — бывало, придут ко мне, просят: тетя Маруся, отпустите на танцы. Никуда она не пойдет! Ложись спать за меня! Все — я раздеюсь, ложусь за маму спать. Никогда слова ей поперек не говорила, в почете она была.
В Тюмени муж пошел в военкомат, ему предложили жилье в Тараскуле. Он хохол — любил на Днепре рыбачить, а тут озеро. Поехали, говорит. А мне что? Поехали! Посмотрели: четыре домика щитовых, дали нам квартирку, а мы и рады. Он рыбачил -маленько продадим, стали чуть лучше жить. Потом я устроилась — санитарочкой в грязелечебнице. В Тараскуле очереди занимали в шесть часов, чтоб ко мне попасть на лечение: накладывала парафин, грязь, ванны проводила. На курорте работала. В летнее время стирала для детей из лагеря, тяжело ведь на одну зарплату жить. Дочь родилась, сын. А муж Алексей умер в 58 лет.
А вот этот дедушка лежит — Станислав Васильевич — я его из реанимации забрала, его били, ухаживаю за ним уже лет 15. Он слепой и не ходит. Подхожу: ну что, Слава, будем кушать? Будем. И спальня у нас тут, и туалет. Как познакомились? Еще один дед на Энергетиков жил: я им пироги пекла, их обоих накормлю, сама поем. И этот, когда в больницу попал, мой адрес назвал. Пришли ко мне от больницы, говорят: ваш дедушка в реанимации. Какой дедушка, какая реанимация?! Узнала — каждый день к нему ходила, маслом отпаивала. Стали выписывать — а куда? Ну, говорю, пойдем. Я себе работу нашла.
***
фото: Елена Ивановна сегодня;В Эстонии;Родители;С подругой в Тараскуле (Раенок справа).