В доме повешенного надо говорить о веревке
Удивительное совпадение: 29 октября, накануне Дня памяти жертв политических репрессий, на заседании ученого совета Тюменского государственного университета проходила защита диссертации на близкую тему. Сотрудник Омского управления ФСБ подполковник Виталий Василевский «соискал», как принято говорить, ученую степень кандидата исторических наук. Он представил диссертацию, озаглавленную «Деятельность органов ГПУ-ОГПУ в Омском Прииртышье (1922-1934 гг.).
В мои задачи не входит подробно разбирать объемистый и, не побоюсь этого слова, интересный труд историка Василевского. Это достаточно полно и квалифицированно сделали рецензенты и официальные оппоненты, члены ученого совета — известные историки, профессора, доктора наук.
Но как-то так случилось, что я оказался в теме. С одной стороны, будучи членом городского общества жертв политических репрессий, я как бы являюсь «объектом» представленного исследования. Хотя имею отношение не к Омску, а к другой, не менее важной и известной территории нашей страны. А с другой, в течение почти 30 лет занимаюсь темой массовых репрессий непосредственно в зоне, так сказать, действия «органов ГПУ-ОГПУ в Омском Прииртышье», а также НКВД и КГБ в более позднее время. Лично и в соавторстве с Александром Петрушиным написал и опубликовал более десяти книг именно по этой теме. В том числе — трехтомную «Книгу расстрелянных», в которой поименно перечислены без малого десять тысяч жителей сибирского края. Так что на каждый тезис омского исследователя мог бы предложить конкретную документальную иллюстрацию, подтверждающую либо опровергающую диссертанта.
Например, когда профессор Кононенко не согласился с диссертантом, утверждавшим, что разгромленная партия эсеров активно занималась в Омске подпольной работой. «Все процессы эсеров были фальсифицированы», — сказал Кононенко. Ваш корреспондент мог бы напомнить один из процессов 1930 года. Так называемое дело «Об Экстальной комиссии заграничного руководства со стальным сердцем». Эта бредовая фраза, родившаяся в голове «маленько дураковатого» (цитата из дела. — Р.Г.) Варлама Угренинова из Упоровского района, дословно списана с обложки архивного дела. Оно взошло на дрожжах профессионального честолюбия местных сотрудников ОГПУ. Итог: расстреляно 11 человек. В том числе и талантливый тюменский поэт Антип (Антон) Кунгурцев.
Но всяк сверчок знай свой шесток. Тем более, что, к моему, признаюсь, удивлению и восторгу почтенные профессора, специализирующиеся по самым разным направлениям исторической науки о советском периоде, обученные доискиваться до причин исторических поворотов и искривлений, обсуждали представленную их вниманию работу не просто пристрастно. Но, так уж получалось, что затронутый ими вопрос непременно обретал современное звучание.
Шла ли речь об «опыте чекистской борьбы с православной церковью и представителями других конфессий» (профессор Ярков). Или предложенный одним из ученых тезис, что «репрессии должны опираться на общечеловеческие ценности». Как бы в противовес этому утверждению профессор Климов напомнил, продолжая спор с диссертантом, что в действующей Конституции Российской Федерации вопрос прав человека поставлен на первое место.
И все-таки наши профессора -очень цивилизованные люди. Ни один из них не преминул подчеркнуть, что работа диссертантом проделана большая и очень важная, хотя «ведомственный контекст» нередко преобладает. И многие добавляли что-то вроде обещания при тайном голосовании отдать свой голос за присуждение Виталию Василевскому ученой степени кандидата исторических наук.
В чем же секрет такой пластичности? Как это понимать? А профессора и не скрывали. Самое главное, что темы, которые десятилетия считались закрытыми, а в 1990-е годы стали предметом «горячих», но не всегда документальных и аргументированных публикаций, сегодня ложатся в основу научных дискуссий. Значит, можно надеяться, что они рано или поздно превратятся в предмет исследований. И можно будет понять, что сделало возможным массовый террор власти против собственного народа? Одержимость или просто болезнь вождя? Или политическая необходимость? Или массовое сознание, отразившееся, как утверждал один из участников дискуссии, в массовом же доносительстве? Почему пик репрессий совпал с утверждением руководителей страны об «окончательной победе социализма» и, следовательно, невозможности реставрации?
Прошло столько лет, думал я, слушая этот мозговой штурм, а до сих пор наука не смогла сказать своего слова. Почему?
Выступавший здесь же тюменский историк Александр Петрушин сказал: дело в том, что многие документы той эпохи до сих пор сохраняются в закрытых ведомственных архивах, хотя многие государственные «сроки закрытости» уже прошли. Александр Антонович особо отметил заслуги диссертанта в том, что он в своей работе сумел ввести в научный оборот ряд неизвестных прежде материалов и сделал их доступными для науки. В частности, благодаря тому, что пошел на защиту диссертации не с грифом «дсп» в ведомственном совете, а в ученом совете «гражданского» университета.
Страна должна не только знать трагические страницы собственной истории, но и выводы науки о причинах этих трагедий. Иначе они будут приходить снова и снова, как приходила оспа, пока Эдвард Дженнер не изучил болезнь и не изобрел прививку против нее.
В заключение хотелось бы коснуться одного распространенного утверждения, которое также прозвучало в заседании ученого совета 29 октября. Это тезис о том, что в основе массовых репрессий лежат… доносы. Хотел бы трижды возразить уважаемому профессору, высказавшему это. Во-первых, получив в свое время доступ к нескольким тысячам расстрельных дел, я встретил единичные случаи доносов. В частности, дело бывшего польского пограничника, а в дальнейшем огородника тюменской артели «Свой труд» Антона Михаловского. Во-вторых, бывший сотрудник тюменского оперсектора Ляпцев, с которым я успел побеседовать в 1990 году, признался, что создать «дело» ни оперативным, ни каким-то другим путем было невозможно. В основе репрессий лежал учет.
В-третьих, в стране была проблема с грамотными людьми. Помните кампанию борьбы с неграмотностью, ликбез? Сначала надо было грамоте научить. А пик «стукачества» пришелся на конец сороковых-пятидесятые годы. В делах бывших военнопленных много так называемых «агентурных документов». Научились грамоте.
Заседание продолжалось более четырех с половиной часов. «Я не предполагал, что защита кандидатской диссертации может занять столько времени», — изумился профессор Пашин.
Вместо послесловия. Вам не показалось, что этим заметкам предпослан довольно жестковатый заголовок? Я тоже так думаю. Но разве открытое «хирургическое» обсуждение общественных проблем и событий не есть лучший поиск лучшего решения?
***
фото: 30 октября в Тюмени — День памяти жертв политических репрессий.