Шекспира чувствовать кожей
— Ромео, дыши нарочито тяжело, должно быть понятно, что ты долго бежал. Катя, движения меча отчетливей, резче! Кормилица, вы должны с Джульеттой снять наушники одновременно преувеличенным движением, не просто сдернуть, а демонстративно снять, это должно читаться с последнего ряда!
Репетиция спектакля набирает обороты, 16 октября драмтеатр представит премьеру сезона — трагедию Вильяма Шекспира «Ромео и Джульетта». Режиссер приглашенный — москвич Максим Кальсин, хореограф тоже со стороны, но уже из Санкт-Петербурга -Мария Большакова, выпускница консерватории, балетмейстер оперной труппы Михайловского театра. В ее очередной приезд в Тюмень добиваемся встречи и небольшого интервью. Перед этим разрешают поприсутствовать на репетиции самой драматической сцены — смерти Джульетты.
В прогоне участвуют актеры обоих составов, правда, Ромео в единственном числе — Алексей Фирсов. Второй пылкий влюбленный — актер Тобольской драмы Владимир Железняков — пока занят в спектаклях в своем городе.
Задача хореографа — поставить сцену, отстроить движение актеров, мизансцены. Несколько дней напряженной работы, и Мария Анатольевна уедет в Питер, вернется только перед премьерой спектакля. В ее отсутствие артистам предстоит отработать все сцены, чтобы на премьере зритель увидел отточенный рисунок каждой роли.
— Мария Анатольевна, как вы оказались в Тюмени?
— Меня пригласил режиссер. Спектакль «Ромео и Джульетта» с Максимом Кальсиным мы делали в Магнитогорске, но здесь будет совершенно по-другому. В вашем городе я раньше не бывала, хочу отметить, что в театре мне уютно, спокойно, артисты слушают, труппа подготовлена. Все задания, которые даю, выполняются.
— Мы посмотрели две сцены из будущей постановки, это очень необычное зрелище, много музыки, танца, движения. Кажется, от Шекспира остался только сюжет…
— Изначально спектакль задумывался как абсолютно пластическое действо, практически без текста. В спектакле очень яркое музыкальное сопровождение. Главная цель, чтобы все эмоции и события были понятны без слов. Мы с режиссером и артистами практически изобретаем новый жанр. Когда-то был похожий театр в Прибалтике, назывался «Театр пластической драмы». Там драматические актеры очень много внимания уделяли пантомиме, танцам, движению. Нам тоже интересно минимизировать текстовую помощь и сделать спектакль на каких-то очень простых бытовых жестах, телесных ассоциациях. Любой зритель прекрасно понимает, что такое больно, холодно, голодно, что такое любовь, страх. Это всем понятные ощущения. А текст не все могут понять, кому-то просто не хватает культуры и образования. На визуальные вещи зритель реагирует соответствующим образом. Актер морщится, ударяется, а зритель его лицо, его состояние практически копирует. Это сильнее воздействует, чем слово. Мы оставили только тот текст, который необходим с точки зрения информации, все остальные эмоциональные вещи мы пытались сыграть телом.
— Какой зритель может полюбить этот спектакль?
— В таком жанре вообще нет двух одинаковых постановок, мизансцену застроить невозможно, можно дать какие-то отправные точки артисту: где и в какой момент он должен оказаться и что он должен сделать в течение этой сцены, какие-то технические задания дать. Вы сами видели, даже два состава одного спектакля сыграют его по-разному. И это прекрасно. Надеюсь, что получится такая живая вещь, на которую будут реагировать люди любого возраста.
Конечно, мы метили в молодежную аудиторию, но и взрослые зрители получат удовольствие, даже если их будет шокировать выбор музыкального материала, костюмы. Они не исторические, мы играем в такую мафиозную Италию. Искушенный зритель может даже принять это в штыки, ведь придя на Шекспира, он хочет увидеть классическую постановку. Взрослые люди лучше понимают, что такое жизнь, а костюмы и декорации — это все-таки условность.
— Какое у вас ощущение от театральной жизни в провинции?
— Я очень люблю работать за Уралом. Притягивает нормальное душевное общение.
Сейчас столичные театры изменились, заметно отличаются по своей человеческой составляющей. Многие храмы искусств превращаются просто в офис, куда люди приходят строго на работу, всякие человеческие отношения выхолащиваются просто на корню. Например, если актер не занят в спектакле, он не имеет права появляться в этот день в театре, не разрешается приводить с собой детей, когда их не с кем оставить. Есть и другие нюансы, которые создают определенную атмосферу, определенное отношение к работе.
Разумеется, в театре не должно быть вседозволенности, но искренние, доброжелательные отношения необходимы для нормальной работы, потому что артист работает своей душой. Если ему неохота свою душу раскрывать, то он и не будет ничего делать. А мы сейчас все ближе и ближе к офисной структуре. Абсолютное ремесло, все с холодным носом, приходят ровно в назначенный срок к репетиции, репетиция закончилась, через 5 минут в театре никого нет. Это бизнес, и мне в этом существовать неудобно.
Я представитель старого театра, воспитана людьми, которые его создавали, поэтому мне в новых формах жить неудобно. Отъезжаю от Москвы или Питера на 300 километров, и у меня уже совершенно другие ощущения. Я знаю, как разговаривать с людьми, как общаться со зрителями, с артистами, техническим персоналом. Мне в провинции душевнее, спокойнее, надежнее, я понимаю, для чего работаю: чтобы люди приходили в зал и лечили душу. А как мы ее будем лечить, если сами только отрабатываем номер.
Короткое интервью, пока артисты готовились к следующей сцене, закончено. Мария Анатольевна берет в руки микрофон: «Кормилица, если вы будете неуклюже залазить, практически карабкаться на подиум, это даже хорошо. Только не злитесь на Джульетту, любая ее выходка вам в радость. Начали!»
***
фото: Хореограф Мария Большакова;Ромео — Алексей Фирсов;Джульетта — Екатерина Подлесная.