Лук и картошка вместо арбузов
Элла Яковлевна Лейс (в девичестве — Кунц) живет в селе Созоново, на улице Центральной. За калиткой — аккуратный и симпатичный дворик с ухоженным домом. Поговорить и вспомнить военное детство Элла Яковлевна согласилась, хотя и сомневалась: «Зачем это все ворошить»?
— Мы жили в селе Гуссенбах (тогда — Автономная ССР немцев Поволжья, сейчас находится на территории Саратовской области — авт.). Нас было три девочки: старшая сестра Лена — с 28-го года, Нина -с 35-го, я с 31-го. Всю войну без отца — его сразу забрали в лагерь. Потом он искал нас, когда война кончилась, приезжал сюда. Но вернулся обратно — познакомился с другой женщиной, с которой поселился в городе Тутцинг.
В Гуссенбахе я окончила два класса немецкой школы. Однажды приходим, а учителя говорят: дети, началась война. Все пошли в церковь. У нас была немецкая церковь с органом, я это все первый раз видела — маленькой-то не бегала туда. Пришли дети, взрослые, играл орган. Потом нас отпустили домой.
Мама пришла вечером с работы — плачет. А через несколько дней сказали: собирайтесь в эвакуацию. Подъехали подводы — лошади так и шли по всем улицам. Мы сели на телегу, и нас привезли на железнодорожную станцию. Заходите в вагоны, говорят. Они двухъярусные были — которые посмелее, ускакали наверх, а мы с мамой внизу. Полные вагоны загружали. Старые люди переживали, все ревели. А мы еще молодые были, нам что — везут и ладно.
И нас повезли, повезли — не знаем, куда. На станциях давали каши, давали хлеба. Ели — и дальше ехал эшелон. Приехали в Тюмень, к реке. А там внизу стояли баржи — говорят, загружайтесь в трюмы. Все туда засели со своими вещами — а у нас ничего и не было, окромя тряпок. Взяли, что только унести могли, — мы маленькие, а мама болела, хромая была.
Вот эта баржа шла, шла и до Ембаево дошла. Тут опять так же, приехали татарчата на телегах: вылезайте, вылезайте, давайте разгружаться. Нас привезли — ни дома, ни кола, куда идти? Потом развезли по местным семьям. Очень было страшно — стены немазаные, мох кругом, во мху клопов полно — кусали. Утром встанешь — весь красный делаешься.
Когда освободился двухэтажный дом, мы туда зашли четырьмя семьями из Гуссенбаха — в каждый угол по семье. Кроватей не было -собирали всякие палки, полати делали, чтобы можно было спать. Есть нечего, пить нечего — ходили собирать полевой лук. Он такими пучками рос, знаете? Собирали за рекой — обходили ее кругом с мешками на спине. На второй-третий год я уже наумелась -связала пучочки луку, пошла на базар продавать. Просила, правда, дешево, но люди все были голодные. Даже мешок разрезали и сзади вытаскивали — было дело!
А потом уж мама нас по миру послала — милостыню просить. Ходили в Тураево, в другие деревни. Однажды дали семь вот таких вот (сгибает в кольцо большой и указательный пальцы — Авт.) картошечек — сейчас бы такими свиней кормили. А нас было четверо. Ну, поделика семь картошек на четверых! Иногда думаю: как мы только делили?
Когда маленечко выросли, все поля перекопали, где картошка сидела прошлогодняя, мороженная. Пропускали ее через мясорубку, делали лепешки — безвкусные! Потому что ни соли не было, ничего.
Я бы не сказала, что татары к нам, немцам, плохо относились. Ну, бывало: идем в магазин, а они нас назад сдвигают, толкают нашего брата. Но мы не обращаем внимания — идем вперед. Да денег-то почти не было — на что брать?
Мы все дружно в колхоз ходили. Утром стучат: на работу! Я была на сортировке. Ящики подставляли, передавали ведра друг другу. А там уже конвейер отправлял продукты на машину — все на фронт, на фронт…
В Гуссенбахе был большой консервный завод, мельница была, фабрика, где выпускали растительное масло. А поля были, знаете какие! На коне не объехать. Арбузы большущие, дыни, яблок хоть завались! Не знаю, куда они все это девали, могли бы весь фронт кормить, если бы нас не эвакуировали.
А тут — картошка первым делом. Я даже не помню, чтобы помидоры или огурцы сажали. Сибирь! Тут ведь не шибко растет. Нынче вон, видишь, какая погода. Но никуда не денешься, будешь жить!
Дома мы говорили только по-немецки. В Ембаево мама привела нас — все ж таки три девочки, а неученые — в школу, а учительница говорит: знаете что, вы ведите их домой и научите русскому языку, тогда и придете. Она же не знает немецкого, а мы русского. Вот, как-то сами учили, разговаривали, научились расписываться.
Потом привезли в Ембаево детдом. Директор принял меня на работу. Пасла летом их него скота два года. В обед пригоняла коров, помогала доить, мыть вымя. Мне супу наливали и кусок хлеба давали. Суп поела, а кусочек хлеба в карман спрятала — чтобы дома разделить.
Когда я отработала два года, было собрание, и директор меня сильно похвалил: старательная девчонка, хорошо работает. И подарил мне четыре метра материала на платьишко. Мама сшила -в Гуссенбахе она работала портнихой в швейной артели.
После этого собрания меня перевели в группу — работать с ребятишками. Привозили их с фронтов — грязных, чесоточных. Мы их мыли, переодевали, кормили. Ели они хорошо — четыре раза. Давали им рыбий жир. Если не хочет пить, все равно заставляли -чтобы организм укрепить. Если еда оставалась, повара и нам по поварешке давали.
А летом нас отправляли на сплав — собирались строить еще один детдом. Мы зацепляли дерево веревками, вытаскивали на берег и там складывали штабелями, чтобы сохло. Эти бревна были длинные, 10-метровые, а были еще по два метра для отопления. Мы их привозили в детдом, распиливали и складывали, чтобы зимой топить.
А как домой дрова доставали -это целый день надо рассказывать! Через речку ходили, сучняк собирали, веревочкой связывали, через плечо — и домой. Иной раз и двое, и трое суток не топили. Набивали матрас соломой и спали на нем в нетопленной квартире. Иногда маленько соломой топили, но это было нельзя — ею кормили скота. Что думали об этом? Что так и надо. Да и где что возьмешь, если нету?
Из детдома нас с сестрой Нинкой на стройку отправили, на Мыс. А по ночам мы еще и грузчиками были — разгружали вагоны: щебень, кирпич, алебастр, известку, цемент. Бывали такие булыжники! Несколько баб их ворочали.
Так я и работала. Тогда уже было свободнее, хлеб можно было брать. И появился у меня человек. Наши родители в Гуссенбахе были знакомы, я его тоже знала, но мы были маленькими. А тут нам по 22 года. Посоветовали ему: вот хорошая девочка. Он учился в Ембаево на тракториста широкого профиля, а по вечерам брал лыжи и к нам на Мыс приезжал. И вот в 53-м году у нас была свадьба. Приехали сюда, в Созоново, на открытой машине-«полуторке» — сорок градусов, как три солнца светило. И жили мы…
Показывая мне альбом о созоновских немцах, составленный учителем Лидией Смык, Элла Яковлевна рассказывает, что в селе постоянно празднуют Рождество и вообще сохраняют германскую культуру. Пытаюсь выведать, сохранила ли семья Эллы Яковлевны с переездом в Сибирь свою веру. Она отвечает: мол, какое Рождество в голодные годы! А потом говорит: «Вот это посмотри» и подводит меня к комоду, где стоит музыкальная шкатулка, которую ей привезли дети из Германии. Фигурки на шкатулке изображают сюжет рождения Иисуса и подношения даров. Элла Яковлевна заводит ее — звучит почти колыбельная музыка — и улыбается: «Всякое есть!»
***
фото: Я бы не сказала, что татары к нам, немцам, плохо относились. Ну, бывало: идем в магазин, а они нас назад сдвигают, толкают нашего брата. Но мы не обращаем внимания — идем вперед. Да денег-то почти не было — на что брать?;Супруги Лейс с четырьмя детьми — во дворе того же самого дома, где мы беседовали с Эллой Яковлевной.