Родом из лихих девяностых…
Как-то, дожидаясь поезда, я встретила на вокзале человека, который не умел пользоваться терминалом. Нестарый такой мужик, правда, немного потрепанного вида.
— Вы не положите мне на баланс двести рублей? — спросил он меня.
— В смысле, вам деньги нужны? -растерялась я.
— Деньги есть, — протянул он две сторублевки и смущенно улыбнулся: — Навыка нет…
Пока я, то косясь в его сторону, то заглядывая в конверт мобильного оператора с номером телефона (сим-карту он купил здесь же, на вокзале), набирала цифры, мужик суетно и вроде как оправдываясь рассказывал. Что, вообще-то, он в этой жизни кое-что да понимает. Что про технические новинки наслышан («мы ж там тоже не в глухой изоляции сидели!»), но когда вышел на волю, неожиданным образом растерялся.
Так и была раскрыта тайна странного человека, которого лет двадцать назад проглотила машина времени, а выплюнула сейчас. Посреди многолюдного равнодушного к пришельцам из прошлого вокзала, где телефон можно оплатить через терминал, билет купить в таком же железном ящике, даже бутерброд с бутылкой газировки -при наличии определенного навыка — можно испросить у торгового автомата.
… Сейчас вообще модно говорить о том, что «90-е возвращаются». Без этого избитого комментария, пожалуй, не обходится ни одна новость криминального характера. Мол, выходят осужденные, которые еще в те лихие года загремели за решетку на приличные сроки, и берутся за старое.
На самом деле, говорит старший инспектор группы спецучета УФСИН по Тюменской области Галина Овцеводова, однозначно утверждать, что именно в этот (прошлый, позапрошлый.) год на свободу косяком пошли именно «90-е» не берутся даже сотрудники уголовно-исполнительной системы. Не то, что какие-то комментаторы из Интернета.
— Действительно, начиная с 2010 года из мест лишения свободы стали освобождаться люди, которые по тяжким статьям — в основном, это бандитизм — были осуждены на максимальные сроки: 20-25 лет, — рассказывает Галина Овцеводова. -Но их количество не так велико по сравнению с теми, кто был осужден намного позже и тоже освобождается сейчас. Так что вести статистику именно по «90-м» нет особого смысла, да и возможности.
Психологи исправительных учреждений считают, что адаптация к вольной жизни может протекать одинаково сложно и у того, кто пробыл в заключении пару десятков лет, и у того, кто не был на свободе года три-четыре. Все зависит от человека.
— Правда, вопросы у них к нам разные, — говорит начальник психологической службы областного УФСИН Наталья Прокопенко. -Люди с большими сроками накануне освобождения спрашивают обычно не столько о вещах духовных, сколько о материальной стороне жизни: как пользоваться банкоматом? Сколько стоит проезд в общественном транспорте? Что сейчас происходит в сфере услуг?.. Причем это вовсе не значит, что у этих осужденных нет на свободе родственников и знакомых, с кем бы они могли проконсультироваться. Просто с семьей не всегда есть связь, а вопросы могут возникать спонтанно и требовать немедленного уточнения. После, например, просмотра новостей по телевизору.
О сложностях адаптации к вольной законопослушной жизни говорят и правозащитники. Примечательно, что в их ряды вступают и бывшие осужденные, которые знают тему, так сказать, изнутри. С одним из таких бывших (как раз из 90-х) — Андреем* — я на днях побеседовала о том, как выйти из тюрьмы и не вернуться обратно.
— На самом деле, я-то как раз возвращался. Первый свой реальный срок получил в 2000-м, когда мне был 21 год. Отсидел, что называется, до звонка — четыре года. А через два года после освобождения снова попался. Сел уже как полноценная уголовная морда.
— Получается, не перевоспитали?
— Ну, как… Взгляд на вещи во второй мой срок был уже совсем иным. Если раньше я сидел до конца из принципа, то теперь из принципа делал все, чтобы выйти условно-досрочно. Готов был подавать гвозди на промке. Выветрилась из головы тюремная романтика.
— А она была?
— Конечно, была — как и у многих мальчишек из 90-х. До 25 лет в тюрьму прямо-таки хотелось. Это считалось круто. Многих уже и в 15 лет было за что посадить, только милиции, по большому счету, не до нас было: пилили бюджет, а в перерывах ловили серьезных бандитов. Кого-то брали позже, кого-то вообще пронесло.
— А как же семья? Воспитание?
— Семья и школа за нас боролись — но до определенного момента. Потом уже ни сил, ни времени у взрослых не оставалось. Вот взять меня: работящие и правильные мать и отчим, а я — такой, какой есть. И сколько нас таких было — из благополучных, в принципе, семей. Потому что мы жили уже совсем по другим правилам, чем наши родители: мир делился на жертв и нападающих. Не хочешь быть жертвой — нападай первым. Идешь на дискотеку или вечером по городу — будь готов к неприятностям. И так практически во всем.
— По каким правилам надо жить в тюрьме, чтобы выйти оттуда человеком?
— Этому, наверное, никто не научит. Если попадаешь туда человеком, то и выйдешь тоже человеком. Я встречал вольных людей, которые теряли человеческое обличье, — например, парней, которые, чтобы не попасть в армию, ели экскременты. При чем тут тюрьма? Ни при чем — все дело в них самих.
— Слышала мнение о том, что осужденных, которые сели в одно историческое время, а выходят в совершенно другое, пугает пустота, в которую они могут попасть.
— В пустоту они попадут только в том случае, если зашли в тюрьму из пустоты. А если ты заходишь с определенным жизненным багажом, тебе никто не помешает поддерживать контакты с близкими, родными, совершенствовать какие-то навыки, которые пригодятся в дальнейшем.
— Но если еще сами близкие захотят эти контакты поддерживать…
— У кого есть мать, тот уже не один. Любовь матери — это страшнее атомной войны, от нее не укрыться даже за решеткой (смеется). Для матерей все мы — мальчики-зайчики, ни в чем не виновные. Так что поддержка с их стороны мощная.
— А приходилось за время отсидки встречать действительно невиновных?
— По словам самих осужденных, таких в лагерях — 99%. Но это так -версия для сотрудников правоохранительных органов и суда. А вообще, самый невиновный из тех, кого я встречал, — это мужик, который проснулся с топором в руке рядом с трупом. Вот он был стопроцентно про себя уверен: невиновен! Не помнит же ничего.
— Извечный вопрос: тюрьма способна научить чему-нибудь хорошему?
— А никто на него, наверное, однозначно не ответит. Я — точно. Из каждой ситуации человек выносит только то, что он способен для себя усвоить. Не больше, не меньше.
— Что усвоил для себя ты (собеседник сразу предупредил, что «на вы не любит») ?
— Я считаю себя человеком, отбывшим свое наказание. Люблю свободу и не хочу опять в тюрьму.
— Кому должен быть нужен человек на воле, чтобы он больше не захотел в тюрьму, — семье, друзьям, работодателям, социальным работникам?..
— Человек должен быть нужен себе. И по-настоящему начнет он что-то делать только в том случае, когда поймет, что никто ему ничем не обязан.
— Чем планируешь заниматься, будучи правозащитником?
— Пока еще вникаю в ситуацию, присматриваюсь… Хотя, если честно, правозащитной деятельностью я решил заняться исключительно для себя. Вместо дурных привычек.
— В смысле? Обычно правозащитники ставят перед собой более грандиозные цели — скажем, спасти мир.
— Но ведь если каждый человек начнет заниматься — исключительно для себя — чем-то, что не приносит вреда ни ему, ни другим, а при хорошем раскладе может принести кому-то и пользу, то мир, наверное, станет когда-нибудь лучше.
* имя изменено
***
фото: