Жизнь в тылу: все для блага Родины
Раннее детство — это, как правило, самые безмятежные годы. Что дурного может уготовить жизнь здоровенькой годовалой малышке в доме, полном любящих родственников? А вот, поди ж ты…
ДЕТСТВО
— Я родилась в 1929 году в Алтайском крае в рабочем поселке Алтайский, — вспоминает бурное начало своей жизни Екатерина Ивановна Ефанова. — Большой поселок, и люди там жили работящие. На нашей улице стояли четыре дома, в которых жили отец и три сына с семьями. Мой отец был младшим из трех. Все они не только жили рядом, но и работали вместе в кооперативе. Была у них земля под посев, маленький конезавод, крупная и мелкая скотина, куры… Даже мельница, маслобойня и молотильная машина! Понятно, что производили они больше, чем нужно для семьи, и излишки продавали. Нынче их можно было бы назвать предпринимателями, но в то время их назвали кулаками. Отняли все. Как мне рассказывали, даже мебель, посуду и постельное белье из дома вынесли. А дед -папин папа — пуховые перины да подушки все вспорол и перо по ветру пустил. Мол, не мне — значит, никому. Мама говорила, что те, кто приходил нас раскулачивать, были люди бедные от того, что лодыри.
В марте 1930 года всю семью сослали куда-то в район Томска, и жили они там неподалеку от села Чулымское. Дед и бабушка, их старшие сыновья с женами и детьми. Мои родители просили, чтоб им позволили годовалую меня оставить на Алтае, не брать с собой в ссылку, но.
Месяц мы ехали на лошадях -не только мои родные, целый караван — разные люди. Добрались до места, а там просека в тайге. До ближнего села 30 километров. Им и говорят: «Вот ваше место жительства, здесь и обоснуйтесь». Моим родителям в ту пору было по 20 лет.
Пробовали бежать — поймали, вернули.
Тогда-то Владимир Кузьмич, дед со стороны матери, и приехал к нам с Алтая. Он был моряк тихоокеанского флота, защитник Порт-Артура, проведший полтора года в плену после сдачи крепости. Железной воли человек: если что решил, так обязательно добьется. Он хотел по закону все сделать, чтоб ему меня отдали, позволили обратно на родину увезти, но власти не разрешили.
И он меня выкрал. Познакомился с местными жителями, все разузнал и нанял за деньги лодочника, который, как видно, этим промышлял. Ночью мы плыли, а днем сидели в лесу — власти-то знали, что сосланные бегут, надо их ловить. В один момент нас с дедом чуть не поймали, но лодочник сказал, что мы его родственники, и всех отпустили. По пути он заходил во все населенные пункты и покупал для меня молоко — ведь не сухарями ребенка в таком возрасте кормить. Так мы добрались до Каргаска, а оттуда на пароходе до Новосибирска, потом на поезде — домой.
Дедушка Владимир Кузьмич имел образование — церковно-приходскую школу. По тем временам считался человеком грамотным. Он писал письма Калинину, и в 1935 году родителей моих амнистировали. Они вернулись и при помощи родственников завели небольшое хозяйство — домик, корову, птицу. Только недолго это продолжалось: в 37-м году отца опять репрессировали, осудили на десять лет и отправили строить железную дорогу, не помню куда. Там он умер в возрасте 28 лет — вечером лег, а утром не встал. Я о нем помню только с маминых слов.
Уже при Хрущеве отца окончательно реабилитировали. Но до тех пор мы с мамой носили клеймо «семья врага народа» и чувствовали дурное отношение. Дедушка Владимир Кузьмич по документам меня удочерил и дал мне свою фамилию, стала я Пьянзина. А мама выучилась кройке и шитью и уехала в Среднюю Азию, чтобы не бросать на меня тень «жены врага». Присылала оттуда посылки с одеждой, приезжала навестить.
ОТРОЧЕСТВО
Все, что во мне есть хорошего, -от дедушки Владимира и бабушки Евдокии. Они меня воспитывали, их дети и внуки жили рядом со мной. Когда пришла война, мне исполнилось 12 лет, я окончила пятый класс и мало что в этом понимала. Помню только, как в 41-м году мы копали картошку, и солнце, как показалось моему детскому взгляду, заслонили тени — это с востока на запад летели советские самолеты.
Одного из дядьев — того, что жил с нами в одном доме, — забрали на фронт. Он воевал с финнами и был пленен. Рассказывал, что финны очень хорошо относились к советским военнопленным — не заставляли работать на износ, кормили хорошо, условия были вполне приличные. Потом пленных вернули на родину, но здесь к ним отнеслись хуже, чем на чужбине, -дядю вместе с однополчанами отправили на Урал, на рудники. Там, по его словам, было куда тяжелее, чем во вражеском плену.
Второй дядя уехал из дома еще перед войной — в 39 году. Его вызвали в военкомат и предложили ехать на золотые прииски — знали, что золото государству понадобится. Он сразу согласился — Родина же просит! Там он провел пять лет, а переписываться не разрешали. Мы не знали, как он и что с ним. Бабушка по ним обоим слезы лила. И женщины в нашей семье воевали — племянницы бабушки и дедушки, одна медицинской сестрой, а другая — радисткой. Рассказывали, было очень страшно, но обе вернулись, ранены не были.
Несмотря на нехватку мужчин, мы никогда не голодали. Дядя Николай Владимирович — старший сын дедушки и бабушки — работал председателем колхоза-миллионника. Работал хорошо, честно: ему присвоили звание Героя Труда, дали орден Ленина и орден Трудового Красного Знамени. Как видно, на руководителей такого ранга накладывали бронь и на фронт не брали. Хотя дядю бы и так не взяли — по здоровью, у него оставался всего один глаз. К чему на фронте солдат, который плохо стреляет, лучше пусть в тылу будет колхозник, который выполняет показатели. Тогда очень много требовали, крестьяне отдавали практически все, что выращивали, а сами кормились с частных хозяйств. Все для солдат, все для армии: например, есть в семье овцы — нужно столько-то шкур сдать на комбинат, из них пошьют шубы для красноармейцев. Или вот стригут овец — нужно столько-то шерсти в пряжу спрясть и из нее связать носки, варежки да шарфы -для отправки на фронт. И еще определенное количество валенок свалять. Правда, валенками взрослые занимались. Бабушка у нас пряла, а мы — девчонки и мальчишки — варежки и носки вязали.
Колхозы и хлебом солдат обеспечивали, и мясом. И никто этим не возмущался. Дедушка Владимир Кузьмич, коли сам воевал, всех агитировал: рассказывал, как это тяжело, как им там, на передовой, наша помощь нужна. Так и жили.
ЮНОСТЬ И ЗРЕЛОСТЬ
Когда я после окончания школы получала аттестат, мне его весь залили чернилами. И отказались заменить, мол: «Читаемо и ладно». После войны я решила поступать в Томский медицинский институт. Точнее, так мне дедушка присоветовал. Я не очень верила, что меня возьмут: с моей-то биографией! И действительно. Первый раз я поступала вместе с фронтовиками, а их брали вне конкурса. Но проблема оказалась даже не в этом -за сочинение мне поставили тройку. Черновики забирать с собой было нельзя, но я все равно его привезла домой и показала учительнице. Она сперва удивилась: «Как, за такую работу — и тройка!» А потом спросила, что я в анкете написала. Я призналась, что все честно, про отца и про маму. Мне дедушка перед поездкой в Томск сказал: «Никогда не стыдись своих родных! Они были люди порядочные и работящие». Как я могла его ослушаться?
Но со второго раза я поступила -помог председатель комиссии, физиолог. Он меня по заляпанному аттестату узнал и сказал: «Раз ты такая настойчивая, значит, будешь хорошей студенткой». Помог устроиться кандидатом туда, где оставалось место — на стоматологический факультет. А спустя три месяца меня зачислили студенткой. Училась хорошо и по распределению попала в Казанский район. А там требовались окулисты для борьбы с трахомой — очень было распространенное заболевание и очень опасное — не редко приводило к слепоте. И меня отправили на переквалификацию в Тюмень в областную больницу. Там я работала хорошо — это я сама себе даю оценку.
Выучившись и вернувшись в Казанский район, я получила на руки тысячу больных трахомой -в основном детей и подростков из разных населенных пунктов. А когда мы с мужем через некоторое время переехали в Тюмень, все они уже были здоровы. И через 16 лет я возвращалась в те деревни, где лечила ребятишек и встречала там молодых мужчин и женщин, которые все еще помнили, как меня зовут и говорили: «Спасибо».
Вообще, переезд на север с Алтая показался мне удивительным -это ведь небо и земля. Здесь я впервые увидела навозную грядку, на которой росли огурцы. Я была поражена — они же будут грязные! Там, где я родилась, навозом ничего удобрять не требовалось, там такая земля: уронишь на нее семечко — оно и прорастет. И эти домики, крытые дерном, — на крышах росла зеленая молодая трава! Но эти места со временем тоже стали мне близки. А как же, ведь любимого мужа здесь встретила, детей родила — Лену и Юру.
И внуки мои — местные уроженцы.
Екатерина Ивановна Ефанова 47 лет проработала офтальмологом, в том числе в офтальмологическом диспансере и областной (тогда — единственной) больнице, а также была нейроофтальмологом во второй областной. Вместе с мужем она основала династию врачей, насчитывающую уже третье поколение.
— Наверное, меня бог любит. Что задумаю — то удается, — говорит Екатерина Ивановна. — Когда я готовилась к интервью, мне показалось, что вся жизнь пронеслась перед глазами. Хорошая жизнь. Как я оцениваю.
***
фото: Екатерина Ефанова.