Война на улице Ялуторовской
Детство Венеры Васильевны Крюковой (в девичестве — Накаряковой) прошло в самом сердце Тюмени, на улицах Первомайской, Ялуторовской, Дзержинского… Читая рубрику «Дети войны», она долго собиралась с мыслями и решалась поделиться своими воспоминаниями о жизни в том голодном и натруженном городе. И вот, наконец, пригласила нас в гости.
Вот что Венера Васильевна вспоминает о том времени:
— … 22 июня мы играли на улице, у дома соседей Башариных. Вдруг из ворот выбегает женщина и нечеловеческим голосом воет: «Убили! Убили!» Падает, соседи ее подхватывают. У Башариных сын служил в Бресте, и мать одной из первых услышала по радио сообщение о нападении фашистов. Парень был комиссован по здоровью и вернулся домой живым. Но об этом узнали позже. А пока были страх и неизвестность.
Война нас сразу сделала взрослее. Потихоньку с улицы стали уходить мужчины. Одним из первых -муж водокатчицы, потом наш сосед напротив, отец троих детей. У мамы ушли на войну два родных брата, и мы остались втроем — я, бабушка и мама.
В первый же год стали прибывать в город люди с запада. Комнату, в которой жила бабушка, нас попросили освободить. Ее заняла изможденная 50-летняя беженка Адель Ивановна. Помню, подходит к дому в одном платье и летнем плащике, на руках — малыш синюшный, а рядом идет работник «Красного креста»: их эшелон был разбит, и мать ребенка потерялась. Адель Ивановна, сама обессиленная, несла малыша на руках. Бабушка моя была женщина суровая, но тут и она забеспокоилась, засуетилась. Собрали какие-то половики, пальто, чтобы хотя бы на первое время соорудить им топчан.
Адель Ивановна прожила у нас недолго. А вот с эвакуированными ленинградцами Носовыми мы стали как одна семья. Мать Надежда, старшая дочка Нина двадцати лет и мальчик Коля восьми лет поселились у нас в августе 1942-го. Худые, голодные. Первые дни мы ставили им в комнату двухведерную корчагу воды, и они ее выпивали в два счета.
С Колей я очень подружилась, хоть была старше его на несколько лет. Он поступил в железнодорожную школу и быстро влился в нашу компанию. Случалось, ругались с ним и дрались, особенно из-за того, кому включать репродуктор в комнате. Но через годы эти ссоры вспоминали с улыбкой. До самой Колиной смерти мы были близки. Он стал военным, человеком очень эрудированным, много читал, много писал, тепло отзывался о моей маме. Говорил, что она научила его любить литературу, любить школу и верить в людей. Носовы вернулись в Ленинград в 1946 году. Но всю жизнь Коля вспоминал Тюмень как свой родной город.
Мама отдала Носовым часть нашего огорода. Мы сажали картошку, морковь, свеклу, огурцы, помидоры. Огород очень выручал, особенно в тяжелый и голодный 1943-й год. Помню, 5 августа мама отправила меня на базар с бабушкиной юбкой. Прекрасная была юбка -плотная шерсть, а на подоле щеточки. И я была уверена, что уж за масло я ее наверняка променяю. Так и есть, выменяла. Прихожу домой — мама сидит на крыльце, а тетя Надя ее успокаивает. Оказывается, у мамы утащили все хлебные карточки. Тетя Надя берет у меня бутылку, открывает и говорит: «Так тебе же олифу подсунули вместо масла!»
В этот же месяц умерла бабушка. Она так и не дождалась известия о том, что ее сын, мамин брат, жив.
… Помню, как в 21-й школе, где работала мама и училась я, разместили госпиталь. Мы упаковывали все наглядные пособия, муляжи, картины, приборы и грузили на подводы. И тут же в школу заносили койки для раненых. Мы навещали раненых иногда: читали им стихи и под диктовку писали письма их родным. У одного солдата были перевязаны обе руки, а письмо он такое радостное сочинял. Вот, мол, поправлюсь — и снова на фронт, бить фашистов.
В восьмом классе, чтобы получить рабочую карточку, я устроилась в «Заготзерно». Бункер — огромная комната, две трубы в нее направлены, и по ним сыплется зерно. А мы должны его от трубы отгребать вглубь склада. И я, и мальчик, которого со мной поставили работать, были очень маленькие и худые. И вот мы не успеваем это зерно сталкивать. Я уже чувствую, ноги мои засыпаны, и все выше, выше. Стало страшно, мы кричим, плачем, а нас снаружи никто не слышит. Наконец, счетчик сработал, и подачу зерна прекратили. Помню только, какие-то руки нас приняли и уложили на землю — зареванных, всех в грязи и в пыли. После этого случая ребятишкам перестали поручать такую работу.
После 8 класса нас отправили в Омутинский район на сельскохозяйственные работы. Сперва жили в шалаше, а потом нас перевели в большой склад для зерна. Обогревался он одной печкой буржуйкой.
От холода и сырости у меня все ноги покрылись нарывами. Было с собой три пары чулок, и все три прилипли к ногам намертво.
За некоторыми ребятами приехали родители. Но я была дочкой учительницы, о том, чтобы уехать раньше времени, и речи не было. Когда отправляли нас обратно домой, дали несколько подвод для вещей. Дети шли за этими подводами пешком, а я идти не могла, меня посадили сверху на чемоданы. Начали мы тот учебный год с большим опозданием, в ноябре. Но у нас были великолепные учителя: Фелицата Леонтьевна Павлова, Нина Федоровна Докшина… Помню, часто выключали свет. И вот идет урок литературы, полная темнота, а Нина Федоровна нам читает наизусть Блока, Есенина, Маяковского, прозу. И мы сидели как привороженные!
В 9-м классе пришли преподаватели из пединститута, агитировали к ним поступать, готовили все лето к вступительным экзаменам. Так я оказалась в 1945 году студенткой исторического факультета. Очень подружилась с девушкой, эвакуированной из Николаева, -Зиной Корчмарь. Помню 9 мая. Зина бежит ко мне, в ворота врывается, чтобы сообщить радостную весть. Победа! Все плачут, обнимаются. А потом просто пошли бродить по городу. К тому времени мы получили от дяди Гены подробное письмо. Он сидел в одном из польских лагерей, был освобожден и потом до самой смерти жил в Куйбышеве.
… Еще долго чувствовали мы отголоски войны. В 1947 году в магазинах появились продукты, но по коммерческой цене. Помню, когда я выходила замуж, жених мой, Виктор, покупал булку хлеба за какую-то немыслимую цену -сто рублей.
А на столе свадебном были картошка вареная да капусточка.
***
фото: Школьная фотография военных лет;Венера Васильевна;Одна из последних фотографий, сделанных до войны, предположительно — 1941 год;С ленингрдцем Николаем Носовым.