X

  • 02 Ноябрь
  • 2024 года
  • № 121
  • 5620

И после воины было не сладко

Мы продолжаем публикацию воспоминаний тех, чье детство пришлось на Великую Отечественную войну и послевоенные годы. Рассказывает Любовь Павловна Пронина.

Своего отца я впервые увидела, когда мне было пять лет. Он ушел на фронт в первые дни войны, а вернулся только в 1947-м. Служил в пехоте. Так и дошел пешком до самого Берлина, а потом шел назад в конвойном отряде и вел под охраной пленных немцев.

Уходя на войну, папа оставил дома жену и четверых детей. Всего у моих родителей детей к тому времени было шестеро, но двое уже выросли: старший брат Иван служил на Дальнем Востоке, а сестра Мария работала на заводе в другом городе.

Я родилась 28 марта 1942 года. Маме к тому времени было 45 лет. Мне потом рассказывали, что роды у нее были тяжелыми. Она долго не могла после них оправиться -заболела послеродовой горячкой. Это не удивительно, ведь всю беременность приходилось работать в поле, а на ней было еще и домашнее хозяйство. Дети, наверное, помогали, чем могли. Но что они могли? 12-летнему брату Толе и 10-летнему Феде тоже приходилось работать — разгружать вагоны на станции. И они, как рассказывала мама, приходя вечером домой, падали, не имея сил даже поесть. А младшие сестра с братом сами еще нуждались в маминой заботе: Лиде было пять лет, а Саше всего три года.

Село наше называлось Зиянчурино, это в Кувандыкском районе Оренбургской области. Села уже давно нет: старики умерли, молодежь разъехалась. А раньше, как я помню, в нем было много дворов. Жили бедно. Хотя были и крепкие, зажиточные семьи. Для одной из таких, когда я подросла, мы с Лидой и Сашей делали кизяки, нам за это давали хлеб и молоко. Сколько мне было, когда я первый раз пошла с ними? Не знаю, может, как раз лет пять, а может, и меньше. Но папа тогда еще с фронта не вернулся, это точно помню.

Что такое кизяк? Лепешка для растопки печи из смеси навоза и соломы. Чтобы их сделать, приходилось босыми ногами утаптывать эту смесь. Потом ее высушивали и использовали вместо дров. Так вот, помню, что было уже очень холодно, снег выпал, а мы на улице, босые, месим эти кизяки. Хотя в то время нам не казалось это чем-то особенным — все дети в нашей деревне бегали босоногими до самых морозов. Я и в школу пошла только в восемь лет, потому что не в чем было ходить. Пока училась Лида, у них с Сашей одни валенки были на двоих. Мне пришлось подождать, пока сестра закончит семилетку, потом мы делили обувь с братом. Один день он ходит в школу, другой — я.

Зато платье мне в первый класс сшили новое. Уж не знаю, откуда мама взяла отрез на него, а пошила соседка — немка, сестра нашей учительницы по немецкому языку. Они жили в нашем селе еще задолго до войны, но в ту пору пришлось им очень несладко.

Помню, как мальчишки в школе буквально травили учительницу, обзывали фашисткой, срывали уроки. Она была хорошей женщиной, мне было ее жалко. Так вот сестры держали во дворе большую овчарку, думаю, в целях безопасности. В тот день, когда тетя Франя сшила мне платье, я его сразу же надела и не хотела снимать, такая счастливая была! И мама решила в знак благодарности подарить тете Фране трехлитровую банку парного молока. Мы-то держали корову, а чем питались учительница и ее сестра, даже не представляю, у них точно не было подсобного хозяйства — когда ходить за коровой, если целый день в школе, а потом тетрадки надо проверять? Я понесла это молоко им, постучала в окно, и в этот момент на меня со спины прыгнула собака. Молча, даже не гавкнув. Укусить — не укусила, а платье разорвала от плеч до самого подола. Я так испугалась, что упала в обморок. Потом несколько дней болела, а тетя Франя в это время починила платье — оно стало как новое.

Учиться мне нравилось. Я единственная в нашей семье получила среднее образование, потом окончила железнодорожный техникум. Всегда нравилась литература. Читала запоем все, что только попадалось в руки. Наверное, та, книжная реальность казалась интереснее всего, что нас окружало. Иногда мама просила что-нибудь ей почитать. Слушала внимательно, но недолго — постоянно отвлекали какие-то дела-заботы. А я и рада была. Честно сказать, не привыкла к вниманию к своей персоне. Маму любила, но почему-то побаивалась. Хотя не помню, чтобы она хоть раз повысила на меня голос, и уж тем более ударила. Но даже к зеркалу при ней я стеснялась подойти, чтобы причесаться. Думала, вдруг решит, что мне заняться нечем, как только у зеркала вертеться? Глупо, наверное, но что было, то было.

Во время войны и в первые годы после в нашем селе жили пленные немцы. Они шили одежду, какие-то вещи. Сама я их не видела, а Лида рассказывала, что жили они в ужасных условиях. Работали почти круглосуточно, все пальцы у них были сбиты в кровь. Многие умирали от голода. Не знаю, кормили ли их вообще? Ведь тогда все голодали, до пленных ли фашистов было?

Помню еще случай из детства: за мамой пришли милиционеры и забрали. Как оказалось, пекарню, где она в то время работала сторожем, обокрали — унесли мешок муки. Я ревела, Лида с Сашей тоже не знали, что делать. А Федя с Толиком побежали на пекарню, разузнать, что к чему, и увидели, что от ее черного хода тянется еле заметная дорожка по песку. Они пошли по ней, и пришли к дому продавщицы хлебной лавки при этой пекарне. Мальчишки побежали в милицию, позвали, показали. Когда к этой женщине зашел милиционер, оказалось, что она даже спрятать мешок не успела, он стоял прямо в сенцах. Ну, забрали ее, конечно, а маму выпустили. Тогда, к счастью, дело закончилось мирно, никого не посадили, просто вернули муку назад и все.

Война кончилась, папа вернулся, но не могу сказать, что мы стали жить намного лучше. Началось укрупнение колхозов, потом у людей начали отнимать скотину. Говорили — кормить солдат. Нашу буренку, благодаря которой мы только и выжили, заставили увести в райцентр. Там этой скотины со всех деревень и сел столько понагнали — ужас. А кормить — не кормили, да и не поили. Начался падеж. Почти всех загубили. Вот, пожалуй, когда я впервые по-настоящему почувствовала, что такое горе. Мы жили за десятки километров от райцентра, но и то, казалось, слышали, как от голода ревет наша буренка. И ведь хозяевам не давали ни покормить свою скотину, ни подоить. Для чего это делалось? До сих пор не пойму. И до сих пор, как вспоминаю об этом, слезы наворачиваются.

Вообще животные во время войны, как мне кажется, играли особую роль. У нас был кот. В голодные годы он таскал в дом дичь, цыплят, рыбу. Мы сначала не могли понять — откуда? Оказалось, воровал у соседей. И не сам съедал, а тащил нам. Скажи после этого, что у котов нет привязанности к хозяевам и что они глупые? Кота этого потом кто-то из соседей убил — поймал на месте преступления. Я тоже плакала, но не так, как по буренке.

После техникума я вышла замуж и мы с мужем уехали на Север — в Урай. Это было в 1965 году, как раз там, в Шаиме, нашли первую нефть. На Север ехали со всего Советского Союза. Много тогда говорилось о таежной романтике, но на самом деле, думаю, что большинство ехало по вполне приземленным причинам: у нефтяников были хорошие заработки. Люди думали: заработаем денег и вернемся на Большую землю. Но многие так и осели в Тюменской области. Обзавелись семьями, детьми. Куда уезжать?..

***
фото: Послевоенная школа, Люба Пронина — вторая справа во втором ряду сверху;Во время учебы в техникуме.;Любовь Павловна с дочерью

Поделиться ссылкой:

Оставить комментарий

Размер шрифта

Пунктов

Интервал

Пунктов

Кернинг

Стиль шрифта

Изображения

Цвета сайта