Девочка Галя из поселка Мыс
Когда Галина Дмитриевна Кашкарова бывает в центре города, она вспоминает, как двенадцатилетней бегала по этим улицам на работу — ночью, босиком, зажав под мышкой сшитые из обрезков военных шинелей тапочки. На ноги их не надевала, боялась износить раньше времени.
— Я работала в артели «8 Марта», где взрослые чинили шинели, которые присылали с фронта, шили ватные одеяла и матрасы для госпиталей, а мы, дети, выкраивали налокотники и наколенники для форменной одежды. Как сейчас помню тяжеленные чугунные утюги, которыми надо было отутюживать края этих изделий — точно не знаю, сколько каждый из них весил, но мне, девчонке, казалось, что килограммов десять, не меньше… Бывает, в ночную смену объявят пятнадцатиминутный обед, а я под верстак заберусь, где грязные, пробитые пулями шинели навалены — они страшно так пахли, кровью, — но делать нечего, засыпала прямо на них. А просыпалась от того, что начальник смены Eлизавета Александровна Овчинникова зовет: «Галя, вылезай!..» Перекушу тем, что взрослые дадут — а что они могли дать? Те же лепешки из гнилого картофеля, которые тогда почти все ели, — и опять за работу…
Когда объявили о начале войны, Гале из поселка Мыс — в девичестве Токаревой — было 10 лет. После того как отца Дмитрия Дмитриевича призвали на фронт, на плечи девочки, старшей из трех сестер, легли все домашние заботы. Надо было как-то вести хозяйство — мама, Мария Ивановна, почти круглые сутки работала.
— Мы с сестрами — Сашей и Любой — весной из реки бревёшки вылавливали, которые течением приносило. Багром их к берегу подгоняли, веревку набрасывали и тянули. Я еще на младшеньких ругалась, что неправильно тащат, а сейчас вспоминаю: сколько им там было? Пять да семь лет! Что с детей взять… Хотя не было в ту пору, наверное, детей-то — спрос со всех, как со взрослых был…
Вот и за дойку коровы Жданки отвечала Галя перед мамой по всей строгости. Случалось, что и выговор получала — за то, что молоко не уберегла.
— Жданка была с характером -бодалась, так я ее в сарайке за рога привязывала, а она дождется, пока я в ведро молока надою, и копытом это ведро опрокинет. Однажды попробовала ей задние ноги связать, а она взяла и легла на пол в знак протеста. Я вокруг нее хожу, плачу, прошу, чтобы поднялась… А потом молоко у Жданки пропало…
Зимой в сарае Токаревых случился пожар. Накануне Мария Ивановна с Галей спускались с лучиной в ямку за картошкой. Наверное, искра на что-то попала, но загорелось не сразу. Мать с дочкой в дом уже зашли, когда соседи забегали, закричали: «Горите, горите!»
— Жданку вывели, а теленка ее спасти не удалось — задохся. Корова после этого год молока не давала — так сильно напугалась. В ночь после пожара к нам еще одна беда пришла: кто-то всю картошку из ямки вынес. Подозревали, конечно, кто это мог сделать, но толку-то… Остались мы без еды. Тогда и пришлось мне идти работать. Тем, кто работал, 400 граммов хлеба выдавали по карточкам. Помню, получу хлеб, домой принесу, и мы его с сестрами то-о-оненько режем — вот как эта фотография толщиной, наверное, были кусочки (берет в руки пожелтевшую карточку, на которой она — юная). И все нам кажется, что незаметно будет. Потом смотрим, а хлеба-то уже почти и нет! И картошки нам всегда не хватало: мы жили в деревянном доме на две семьи, рядом с которым участочек небольшой был — каждой семье по три сотки. Картошку с этих трех соток мы за лето съедали.
Другие женщины, как только война началась, каждый свободный кусочек земли заняли, а мама у меня не такая хваткая была, стеснялась. Работала в три погибели на чужом огороде — у жены бывшего председателя колхоза. Мы ей помогали — обработаем 30 соток, а нам за это шесть ведер мелкой-мелкой картошки. Все из этой картошки и делали — похлебку, лепешки. Eще лук полевой рвали — сейчас что-то не вижу, чтобы он рос, -щавель, крапиву. Иногда тетя -сестра отца — чем-нибудь накормит. Я когда в ночную смену в артели работала, с вечера к ней приходила — ее семья на улице Свердлова жила. Побуду до начала ночи и пойду на Водопроводную. Боязно… Да оно и днем было страшно с Мыса до работы идти — зимой через реку по льду надо было переходить, а когда тепло, то на лодке переправляться к судостроительному заводу. А если грязь, то через Парфенова — не ходила, а летала от страха. Однажды пошла через пустырь, чтобы срезать дорогу, а из кустов солдатик такой рваный весь выходит и в мою сторону идет. Я прямо в канаву с водой прыгнула и поплыла на другую сторону, он страшными словами мне вслед кричал, а я не помню, как до города добежала.
Зато хорошо Галина Дмитриевна помнит, как отец с войны вернулся. Мальчишки тогда с улицы забежали во двор к Токаревым и закричали: «Чего вы папку своего не встречаете?» А он уже к дому подходит. «Краси-и-ивый», -улыбается Галина Дмитриевна своим воспоминаниям.
— Полная ограда соседей к нам набилась. К ночи только все и разошлись — интересно всем было, радостно. Ну, а после войны отец опять на судостроительный завод пошел, где до этого клепальщиком работал, ценили его там очень.
В 50-м году, отработав некоторое время в ремконторе машинисткой, на судостроительный пошла и Галина, где и осталась на 37 лет, — параллельно сумела получить образование в машиностроительном техникуме, ушла на пенсию с должности инженера-технолога.
… И вроде кончилась война, но жизнь выровнялась не сразу. Сильной девочке Гале довелось вспоминать правила выживания, когда ушел из жизни первый супруг, оставив ее с шестилетним сыном Геной. Надо было самой достраивать дом, зарабатывать, учиться, поднимать сына… И, наверное, после этого нет того, чего не смогла бы сделать или побоялась Галина Дмитриевна. Хотя, пожалуй, есть: не рискнула бы и сейчас пройти в одиночку по ночному городу…
***
фото: Галина Кашкарова после войны.