Жизнь как большое приключение
Георгий Васильевич Липилин родился через год после того, как кончилась война. Казалось бы, что может помнить двух- трехлетний малыш о той поре, когда измученные люди учились снова жить в мире? Но детская память оказывается порой удивительно цепкой, с наивной прямотой выхватывая из потока дней главные приметы эпохи.
— Первые детские годы я провел в Омске, — рассказывает Георгий Васильевич. — Жили мы «на кирпичном заводе». Так выражалась бабушка-покойница. Я потом пытался найти это место на старых картах, но не вышло. Отец мой Василий Георгиевич по профессии был военным, с боями дошел до Берлина. Никто не знает, в каких войсках он служил. Я сам искал, внуки помогали — в архивах КГБ и вооруженных сил. Без толку… Могу только сказать, что до 16-ти лет я за отца получал военную пенсию: книжка такая с отрывными листами, мать каждый год ходила в военкомат новую получать. Пенсия была сперва 11 рублей 20 копеек, а потом и до 15 рублей доросла. И это в те времена, когда хороший рабочий на заводе получал 3540 рублей.
Возвратившись домой, он стал на этом самом заводе каким-то военным начальником. Бабушка с дедом рассказывать о тех днях не любили, а сам я так и не смог найти данных, но, видимо, там был какой-то лагерь военнопленных или перемещенных лиц. Одним словом, работали там не добровольно. Я помню загородки… Мама Лиля Александровна там же была медицинским работником в медсанчасти. Мне врезалось в память, как везет меня бабушка на санках на этот кирпичный завод. На улице очень холодно и промозгло — видимо, февраль или март. Поэтому я весь закутанный в какие-то шали и одеяла. Внутрь нас не пустили, мать вышла к нам и сунула бабушке какой-то сверток. Наверное, офицерский паек. А потом мы так же долго тащились обратно. Еще я помню, как меня летом с этого завода пару раз везли домой на тачанке — на таратайке на такой. Маленький я все думал, что же там сзади за доска была и железка, которая туда-сюда ходила. Потом уже взрослый понял — туда пулемет ставился, чтоб дуло в разные стороны поворачивать можно было.
Графитовые шайбы и запах машинного масла
Когда я стал постарше, меня совсем отправили жить к бабушке и дедушке. Тогда я не знал, почему, но теперь понимаю — врачи поставили отцу окончательный диагноз. Туберкулез. Меня хотели уберечь от болезни. Много военных, в том числе и офицеров, вернулись с войны с туберкулезом… Мама осталась с отцом. Они меня навещали. Помогали, чем могли. Видимо, теми же офицерскими пайками. В общем, с питанием было не очень. Помню, однажды бабушка пекла невесть что: запах по дому такой шел. Машинного масла! Противный такой! Видимо, дедушка принес с завода масло, а может, это пушечная смазка была — ее же в принципе есть можно, если нос заткнуть. Я потом, став взрослым, даже стихи написал:
Ах, как сладкого хотелось,
Вам теперь и не понять!
Глицерин нашел у деда
И по капле стал лизать!
Но так жили все. Бабушка работала на «Сибзаводе», эвакуированном в Омск. Она вспоминала, что когда приходила трофейная техника, и у нее баки для антифриза не были пробиты, то весь антифриз сливали и выпивали. Вся улица потравиться могла.
Зато там за заводом овраг был! На заводе производили двигатели для танков, а в овраг скидывали отходы. Когда делают графитные прокладки для двигателя, то из середины куска, чтобы получить отверстие, выбивают такую. шайбу. Она — мусор, мы в овраг за ними специально ходили, их там тысячи лежали. Как их ловко было запускать!
Наша семья жила неплохо. Дед Саша был мастер на все руки: что кастрюле днище подлатать, что велосипед починить — всегда его просили. Да и бабушка, Таисия, рукодельница. Помню, машинка у нее стояла с педалью, я ее крутил — помогал. Она шила постоянно. Красивые такие вышивки на полотне: их вешали на двери, на окна — это модно было. Она их, видимо, продавала. А еще она занималась фотографией. У нее был фотоаппарат «Фотокор», на треноге. Мы в подвале снимки и проявляли, и печатали. Она приходила к нам в детский садик и снимала ребятишек, а потом продавала карточки по 10-15 копеек. Люди брали, ведь когда еще случай представится?
Потом не то кирпичный завод расформировали, не то болезнь отца усугублялась. Но он перестал работать. Лечился в санатории, мы с мамой ездили к нему туда в гости. В итоге он уехал к родителям и умер уже там. Мне было пять лет. Письмо как раз дней через десять после моих именин пришло.
Немного им времени выдалось, чтоб побыть вместе. А ведь была такая романтичная история: они же дружили в детстве, он ее сестренкой называл. Когда война началась, матери было 17 лет, и она получала медицинское образование. Сама пришла в военкомат, просилась на фронт, но ее отправили на станцию — мыть и чистить санитарные составы, перевозившие раненых. Это тяжелая была работа, ведь что в Омске, что в Тюмени было много госпиталей, и эшелоны с красными крестами шли постоянно. В одном из таких поездов мама обнаружила. своего папу, моего дедушку. Он был сильно ранен, и она смогла уговорить начальство не везти его в Новосибирск, а сгрузить в Омске. Они с бабушкой его выходили. Из того боя дед вынес раненого офицера и получили награду. Его больше не призывали. А потом война закончилась, отец вернулся, и они с мамой случайно встретились — повзрослевшие, поглядели в знакомое лицо другими глазами и полюбили. Хотя бабушка отпускала по этому поводу менее пристойные комментарии. В 1946 году родился я.
Мне было лет семь, когда мама второй раз вышла замуж — за речника, старпома. Петр Филимонович получил назначение, и мы вместе с ним переехали в Тюмень. Обь-Иртышское речное пароходство тогда процветало, река была судоходной. На Север добраться было почти невозможно иначе, чем по воде. Пароходы были еще дореволюционные. И названия у всех такие. «Капитан Плахин», «Моторист», «Рулевой». Или вот — «Масленщик». На нем ходил мой отчим, когда стал капитаном. Жили мы рядом с пожарным депо судоремонтного завода. Поселок Водников, улица Судоремонтная. Веселое было время! На Север шли баржи с товарами: тушенкой, крупой, макаронами и тому подобным, оттуда пароходы типа речных буксиров таскали плоты из бревен. Лес требовался на нашу спичечную фабрику и фанерный комбинат. Так вот пока плот тащат, от него иногда бревна отвязываются — мы же, мальчишки лет 10-12, их мигом подмечали! Быстро к бревну подплывали, на берег вытаскивали и колышки забивали — потом вода уйдет, бревно обсохнет и его можно распилить и продать на дрова. Приходили дядьки какие-то, покупали у нас эти дрова. А став чуть постарше, мы баржи разгружали с уже нарубленными чурбачками. Я помню, первый раз я на свою получку (семь рублей там было) купил килограмм пряников мятных. Они 37 копеек стоили. И еще брошку такую. сиреневого цвета. На ней паук сидел. Не знаю, почему она мне понравилась. Я ее маме подарил.
Отроческие годы были хорошие, веселые! Бегали, играли до поздней ночи — никаких бандитов не боялись. Правда, кушать все равно было нечего, но как-то справлялись. Там, где сейчас Тарманы, где многоэтажки строятся, раньше были поля — нам там от завода площадь давали под картошку и морковку. А у некоторых домов — деревянных, двухэтажных — были свои огородики. Сейчас этих деревянных домов нет — их снесли. Остался только каменный дом, в котором я жил, — улица Судоремонтная, 1.
Но веселье летом, а в мае обычно открывалась навигация. Пароходы шли в Тюмень, где речники участвовали в демонстрации: с флагами, с оркестром! А потом они поднимались на борт и уходили. Как раз как до Салехарда доплывут — там лед тронется. Нас, ребятишек, в это время отправляли в интернат при заводе. Там-то я и сдружился окончательно с Ниной Даниловной. Она была на год старше, жила через дом от меня. Ее папа тоже был речником — шкипером на большой барже «Сом». Как мы шутили: «Сом с большим усом». Она за штурвалом «Сома» оказалась раньше, чем я за рулем «Масленщика»! И в интернате меня немножко опекала. Мы дружили десять лет. А потом я сделал ей предложение. Мы почти пятьдесят лет в браке прожили — скоро юбилей, золотая свадьба.
Может, мы еще прочтем продолжение
Умение находить интерес там, где другим видится тяжелая работа, — особый талант. Георгий Васильевич обладает им в полной мере. От того и всю свою долгую жизнь он сам превратил в приключение: ходил в геологоразведку с Юрием Эрвье, пил за одним столом с космонавтами. Эх, всего пересказать — никакой газеты не хватит. Тут нужно мемуары писать. Впрочем, а почему нет?
***
фото: Георгий Васильевич с отцом Василием Георгиевичем;Он же с матерью Лилией Александровной;Отец и мать сразу после войны;Георгий Васильевич.