Картинки волшебного фонаря
Начало в NN 153, 154. 4.
Но все произошло не вечером, а раньше…
Днем, когда доктор и с ним два мальчика — в белых башмаках и брюках, в блузах с черными лентами у ворота и с такими же лентами на широких шляпах — гуляли по центральной улице Прадо, которая упиралась в набережную, они увидели шагающих навстречу капитана Гарцунова и лейтенанта Стужина. Видимо, те торопились к пристани, от которой наемные шлюпки развозили моряков на корабли.
— О… — коротко и слегка неловко сказал Гарцунов. — Удачная встреча… Гриша… я думаю, есть смысл побеседовать о наших делах, поскольку вечером это будет сложнее… Сейчас открылись обстоятельства…
«Вот оно!» — толкнулось в Грише. Он (воспитанный мальчик в белом костюме и шляпе) наклонил голову:
-Да, Николай Константинович…
— Петр Афанасьевич, Александр Гаврилович, вы позволите нам с Гришей немного побыть в отдельности? Для обсуждения некоторых… семейных вопросов?
— С вашего позволения, я прямо сейчас отправлюсь на бриг, -сказал Стужин. — Масса дел… -Он откозырял.
Доктор понимающе улыбнулся и повел Павлушку к недалекой торговой лавке с мороженым и всякими напитками. Павлушка перепугано оглянулся на Гришу: «А ты?» Доктор сказал ему что-то ласковое: мол, мы будем неподалеку.
— Сядем, — пригласил Гарцунов Гришу. Они сели на длинную скамью напротив бронзового льва, который возвышался на камне посреди аллеи. На льве сидел почти голый коричневый мальчишка и махал деревянной разноцветной вертушкой. «Счастливый…» — подумал Гриша.
— Вот что… голубчик Григорий, — скованно сказал Николай Константинович. — Давай по порядку. Сегодня открылись инструкции, которым я, как командир военного судна, должен следовать неукоснительно. Там сказано, что, если к моменту нашего прихода в Гавану не будет известий об окончании войны, нам не следует возвращаться в Россию, а надо продолжить путь. Известий таких нет, есть иное — в сообщениях, только полученных здесь из Штатов. Союзники… то есть англичане и французы… не успокаиваются, и мира впереди пока не видно. «Артемида» — крайне малая помощь нашему флоту на Балтике и Черном море, а в водах Российско-Американской компании, у Камчатки и Аляски, бриг может быть полезен — для охраны компанейских судов и поселений в случае вражеского нападения… Нам надлежит в блиближайшие дни отправиться туда…
С заходом в Рио, затем мимо мыса Горн и через Тихий океан…
– И… мне? – полушепотом спросил Гриша. Он был уже настроен на дорогу домой, а новое дальнее плавание…
И что станет с Павлушкой? Гарцунов потер бритый подбородок, сказал, глядя в сторону:
– Тебе, Гриша, – нет… Я не имею права брать ребенка в почти кругосветный рейс, который закончится неведомо когда… И зачем? Ты же решил, что выберешь другую… не морскую службу, не так ли? В этом случае для чего тебе столь длительный опыт плаваний?.. Но если бы даже ты сказал сейчас, что переменил планы и хочешь в Корпус, я все равно тебя не взял бы. Военные условия… В любом случае тебе надобно вернуться домой, поступить в гимназию, старательно учиться, а после, когда я вернусь, мы снова сможем заговорить о Корпусе. Туда не обязательно поступать в двенадцать лет, позволяется и позже…
Это все были просто слова. Чтобы как-то придать расставанию благопристойный вид. Да Гриша сейчас и не думал ни про путь на Камчатку, ни про Корпус…
– А как же я вернусь домой… Николай Константинович?
– Доктор отсюда отправляется в Россию, его оговоренный с академией вояж закончился. Поедете вместе. Вы ведь друзья…
Тогда наконец Гриша сказал с обмиранием:
– Николай Константинович, а Павлушка? То есть Поль?.. Гарцунов положил на колени парадную треуголку и стал смотреть перед собой.
– Ну что Поль… Есть определенные трудности, но полагаю, что удастся его пристроить в приюте при обители святого Франциска.
Без крова не останется… И тогда (вот – еще одна картинка из волшебного фонаря памяти!) наконец Гриша сказал то, что рвалось из него давно. Он встал перед Гарцуновым прямо, как в строю, снял шляпу, надел опять, снова снял и прижал к груди. Солнечные искры на галунах капитанской треуголки расплылись в набежавших слезах.
— Николай Константинович… господин капитан… второго ранга… Пожалуйста… Христом-Богом молю… ну, пожалуйста-пожалуй-ста! Не отдавайте Поля в приют!
Капитан как-то обмяк в плечах (опустились густые эполеты) и, подняв подбородок, непонятно смотрел на Гришу.
— Но… подожди… «Не отдавайте»… А куда его? Не на Камчатку же!
— Зачем на Камчатку! Со мной! В Турень! Мы же… как брат и брат… Как он будет без меня? -(«И я без него…» — пронеслось в голове окончание фразы.)
— Гриша, подожди… Да кому он там нужен?
— Как кому?! Мне!!
— Это… ну, допустим… Ты, однако, слишком просто, по-детски смотришь на эти вещи. Я командир военного судна, и есть определенные правила. Поль… он ведь не просто маленький мальчик, он подданный Французского государства. По законам войны он — гражданский пленный. По этим же законам я обязан или держать его на бриге (а это невозможно), или передать властям нейтрального государства — в данном случае испанской провинции Куба… Извини, Гриша, но я… казенный человек и подчиняюсь законам… — Гарцунов встал.
Да, Гарцунов встал. И окликнул доктора:
— Петр Афанасьевич! Я оставляю Гришу вашему попечению! Он… слегка расстроен, но, может быть, вы успокоите его. И объясните, что не все в моих силах…
Он легонько подтолкнул Гришу к доктору и Павлушке, а сам, чуть сутулясь и надевая треуголку, пошел прочь.
«Ты не просто казенный… ты гадкий, злой, подлый!» — думал Гриша ему вслед. А потом не сдержался, выдал сквозь зубы:
— Сволочь… Живодер…
— Гришенька, да что с тобой! -ахнул оказавшийся рядом доктор.
А что с ним? Все выплеснулось…
Гриша уже не сдерживал слез. Если бы не Павлушка, он завыл бы в голос. Но малыш вцепился в его рукав, смотрел отчаянно и, видимо, тоже готов был зарыдать.
— Гри-ша!
Доктор кликнул извозчика. Молодой мулат в ярко-полосатых штанах и такой же рубахе с белым галстуком сочувственно смотрел на плачущего (и еще одного «почти плачущего») мальчика. Не удивлялся. Мало ли что могло произойти между почтенным дядюшкой и двумя племянниками, жизнь — штука сложная… Он подсадил Поля на подножку высокой лаковой коляски. В коляску была впряжена коричневая лошадка в широкой шляпе с дырками для ушей. В другое время — поглядеть бы и посмеяться, но сейчас какой смех… Павлушка вцепился в Гришин локоть и так, молча, просидел всю дорогу. Только смотрел сбоку отчаянными глазами.
Доктор, конечно, начал расспрашивать, и Гриша, всхлипывая, рассказал все.
— Чего-то подобного следовало ожидать, — произнес доктор, глядя мимо кучера, на лошадиную шляпу… — А почему же ты, голубчик, не сказал про все это мне, заранее? Я думал, ты со мной откровенен…
— Я… не знаю… Нет, знаю! Он же командир, и я… трусил… -Гриша ударил себя кулаками по коленям. — Я трус! Я… все время чего-то боюсь! И вот добоялся… Петр Афанасьевич! А может быть, вы сумеете его уговорить? — новая надежда вспыхнула, как кулибинский фонарь!
Но доктор сказал нерешительно:
— Подожди, мальчик… А с чего ты взял, что твои… опекуны, семья Максаровых, захотели бы принять еще одного… сироту? Как снег на голову… К тому же, неизвестно, какого роду-племени. Он даже не знает языка…
— Да он уже многое знает! Он научится!
— Подожди, подожди… Оставь слезы и давай начистоту. Ты должен понимать кое-какие житейские вещи… Ты ведь Булатов, а не Максаров, не так ли?
— Да. Ну и что? — удивился Гриша.
— Максаровы тебя, конечно, любят, считают родным, и Платон Филиппович… — правильно я его называю? — Платон Филиппович полагал своей обязанностью обеспечить твою будущую жизнь. Ну вот, и появилась такая возможность: Морской корпус, офицерство, даже дворянство. Блестящие перспективы и… можно отцу семейства скинуть с плеч заботы о приемном мальчике. И
вдруг — мальчик является снова. Ну ладно, не получилось с Корпусом, всякие тут причины… Но вместо одного мальчишки возникают в доме два — и вдвое больше забот, новые хлопоты. Каково Платону Филиппычу?
— Да не прокормит, что ли? У него денег куры не клюют, — искренне сказал Гриша. И спохватился: — Да вы не думайте, что я хочу быть нахлебником! Не получится с гимназией — научусь ремеслу. Или в ямщики… В Ямской слободе, на конюшнях, всегда есть работа для ребят. И Павлушка научится. У него и сейчас уже вон какие ловкие пальцы!
— Так-то оно так… Но ты, Гриша, смотришь на все со своей, детской, колокольни. И всех сложностей не видишь…
Гришу вдруг словно толкнули холодной ладонью в лоб. Он понял. Взрослые люди придумали свой мир, в котором детским горестям нет места. Для взрослых эти горести — случайные слезинки, которые мальчик вытрет со щек и забудет через пять минут. Ну, подумаешь, привязались друг к дружке! Как привязались, так и отвяжутся! Погрустят и перестанут. На свете столько важных дел! Надо воевать, охранять Камчатку, торговать кожами, чугуном, сахарным тростником, пароходами; выбирать женихов для дочерей, выпускать газеты, покупать и продавать акции, свергать и возводить императоров, рыть каналы и строить железные дороги, пороть провинившихся матросов и невольников, рубить головы повстанцам… А тут какой-то Гриша Булатов и какой-то бесприютный Поль, у которого даже неизвестна фамилия… Путаются под ногами…
Ясно стало, что даже такой добрый человек, как доктор, ничем не поможет Грише и Павлушке. Потому что он живет по взрослым законам.
Гриша больше ничего не говорил. Они приехали к дому книготорговца Санчеса, Гриша пошел в комнату (белую, прохладную, с желтыми непонятными гравюрами на стенах), лег лицом на пестрое покрывало высокой кровати, даже башмаки не снял. Павлушка придвинул старинный резной стул и сел рядом. Трогать Гришу за плечо или локоть он не смел, чуял его тоску.
— Гри-ша…
«А я ведь даже умереть не могу, — подумал Гриша, хотя умереть от такой тоски было бы в самый раз. — Потому что с ним тогда будет что?»
— Павлушка… — И Гриша стал ему рассказывать про все. Где-то русскими словами, где-то французскими, где-то просто движениями рук, но понятно. Главное -понятно: «Нас хотят разлучить. Тебя — в здешний монастырь («монастэр»), меня — в Россию…»
Наверно, это было жестоко -объяснять малышу такое. Но ведь и держать его в неизвестности -тоже. Павлушка же видел, как что-то рушится в их жизни…
А может быть, вдвоем они что-то придумают?
Господи, но что?..
Семилетний мальчик Поль, сын английского беглого солдата и служанки из города Бас-Тер, полуфранцуженки, полунегритянки (все это выяснилось позже, после всех невзгод), видимо, и правда хранил в себе каплю крови доблестного полковника Луи Дельгре. В этот горький момент он не ударился в слезы. Он закусил губу, посидел, подошел к двери и позвал:
— Росита Линда! Оказалось потом, что в тот день он уже успел перекинуться словами с черной девочкой Роситой Линдой, и стало им ясно, что они как-то понимают друг друга: негритянские наречия Гваделупы и Кубы были одних корней.
— Росита Линда… — Поль показал на лежащего вниз лицом Гришу и что-то добавил.
А что могла сделать Росита Линда?
— Пако! — громко сказала она. И пришел Франсиско Мануэль Санчес.
Казалось бы, любому жителю Кубы надлежало быть темноволосым и смуглым — от вечного солнца и примесей индейской и негритянской кровей. Пако же был белобрыс и белокож, будто в пику своей подружке. Вроде многих городищенских или ляминских парнишек. Этим он сразу показался симпатичным Грише, хотя до той минуты они виделись мельком. А сейчас…
А что он мог сделать сейчас?
Оказалось, что мог…
Потому-то и шагали они с Роситой Линдой к каменному мосту с рельсами, ведущими от Гаваны к Бехукалю. (Это — возвращение к старой картинке.)
Продолжение следует.