Люди не птицы
Фестиваль «Золотая маска» оказался удачным для Уральского региона. Тюменские театры пока не доросли до фестиваля лучших спектаклей страны, зато екатеринбуржцы в этот раз получили три награды, а магнитогорский театр драмы завоевал «Золотую маску» в номинации «Лучший спектакль малой формы».
Мы знакомы с магнитогорским театром по фестивалям «Золотой конек». Это один из самых сильных участников программы, четырежды лауреат. Можно надеяться, что на следующем «Коньке», который пройдет с 24 октября по 9 ноября, магнитогорцы покажут «Грозу», которая так нашумела на нынешней «Золотой маске», а до этого успешно прокатилась по фестивалям в Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Нижнем Новгороде и Омске.
Везде спектакль сопровождали гром аплодисментов и молнии гнева. Режиссера Льва Эренбурга обвинили в волюнтаризме, дилетантстве, порнографии. Значительная часть рецензентов возмутилась чересур вольным обращением с текстом классической пьесы.
Я посмотрела «Грозу» Эренбурга и согласна с решением жюри «Золотой маски». Этот спектакль – лучший среди лучших.
… Душное царство Кабанихи открылось баней. Приживалка Феклуша колдует на счастливую супружескую жизнь Тихона с Катериной, заговаривает отвар. Баня – подходящее место для ворожбы, однако и за пределами «нечистого» места все пропитано суеверием, везде дикость и грязь, бытовая и нравственная.
Купец Дикой ходит в тюбетейке и на ночь ее не снимает, потому что, по примете, «надо спать в шапке, чтобы сын родился». Жена и дочки с послушностью восточных женщин исполняют его прихоти. Прячутся по углам, когда он бушует, хмельной. Протрезвев, Дикой просит у жены прощения, ползает на коленях. Потом опять пьет.
Мужчины в спектакле – слабаки. Все неумехи, все никудышные, даже крепкий с виду Кудряш.
Изобретатель Кулигин падает в обморок от вида крови, рубашку зашить не может, притом рассуждает об электричестве, о кометах, читает стихи о звездах. Ошибкой было бы считать, что Кулигин противостоит варварам как светлый гений науки. Это местный чудак, зацикленный на громоотводе. Кто-то надеется на заговор, а кто-то на громоотвод, всякому свое магическое средство.
Прислуга Глаша присушивает Тихона: намотала свой волос на пуговицу его рубашки, пыталась накормить пряником, согретым на теле.
Набожность – форма приличия. Не то важно, что персонажи Островского ходят в церковь, а то, что по дороге в церковь трижды сплюнут через плечо, встретив черную кошку.
Минуя фасады, зайдем через флигель, кухню, баню, где низкие потолки, сумрачно, спертый воздух. К черту постные лица и молитвенно сложенные ручки, люди пьют и гуляют в полное свое удовольствие, не слишком скрываясь; обманывают и воруют без оглядки на заповеди. Ни к чему прятать истинную суть за парадной одеждой. Среди своих разрешается ходить неглиже, без стеснения.
Глашка обтерла мокрые ноги подолом юбки вместо полотенца. Борис помочился в реку, перешел на другое место и вымыл руки. Кабаниха подстригла ногти портновскими ножницами. Кудряш любился с Варей, сняв штаны наполовину; заметил микроскопическое пятно на сапоге и стал оттирать его носовым платком. Эти и другие детали характеризуют здешний уклад: люди знают, что и как положено делать, но отклоняются от порядка ради удобства, из лени, по сиюминутному велению души или телесной надобности. Они выглядят опрятно, моются с мылом и мочалкой, стирают белье, метут пол – в общем, соблюдают гигиену. Очень удивились бы, если б кто-то указал им на нечистоплотность. Да кто укажет? Педант, помешанный на стерильности, на четком следовании нормам?
В контексте эренбурговской «Грозы» супружеская измена – обыденность. Не надо ее афишировать, и все будет нормально. Почему Катерина страдала, зачем призналась?..
«Тростиночка», – сказал о жене Тихон. Он души не чает в своей маленькой жене. Тихон – человек хороший, сердечный, хоть и рохля. Любящий сын и брат, муж верный и ласковый. Напился с Диким, чтоб заглушить подозрение: Катерина не любит его.
Чувства Катерины ни для кого не тайна, но вслух о таком не говорят. Когда Варя сказала «мужа ты не любишь», она тем самым не провоцировала невестку на разрыв супружеских уз, нет, она другое предложила: не лгать себе, не мучиться, грешить легко. Нельзя изменять открыто, а тайком – можно. Все соблюдают негласную договоренность, подчиняются неявной регламентации. Иначе рухнет относительно устойчивый мир. Со стороны видно, что он опасно шатается, точно доски в сценической конструкции. Но люди приспособились, привыкли балансировать на качелях. Другого мира они не знают. А может, и не бывает другого.
Легко разобраться с «душным царством», если в его основе чейто умысел, если им управляет единоличная воля. Допустим, главные тираны здесь Дикой и Кабаниха. Они наперсники разврата, в них корень зла. Но режиссер убрал акценты, расставленные школьной трактовкой «Грозы», вывел из-под обвинения дежурных злодеев, и получилось, что никто не виноват. Так складывается жизнь, что не все могут жить. Катерина не смогла.
Была у меня красивая версия, и, что ценно, в духе Островского: якобы Катерина – Снегурочка. Ей не понятна и неприятна плотская любовь. Остальные стороны человеческой жизни она освоила как прилежная ученица. Старается быть своей в чужом кругу, и люди рады принять ее как свою, хотя чувствуют иную природу. Вдруг случай: бахрома Катиной шали зацепилась за пуговицу Бориса, они стали распутывать узелок… Включилась цепь заклинаний и приворотов, пробежала искра, и согрелось холодное сердце.
Что так Снегурочку тянуло к тому высокому огню, то Катерину тянуло к высокому обрыву над рекой. Тут еще вспомнится бесприданница Лариса Огудалова, которая хотела броситься в Волгу, чье имя переводится как «чайка» («Ну почему, почему люди не летают?!»), к тому же в фильме Рязанова по пьесе «Бесприданница» звучал романс о Снегурочке.
Жаль отказываться от версии. С ней согласуется языческая стихия спектакля. В названии – треск перьев Перуна. Актриса Анна Дашук в роли Катерины смотрится хрупкой светлой девочкой. Катерина боится грозы, Снегурочка – костра. Обе предчувствуют гибель от любви, но чего страшатся, к тому и стремятся.
Катерина отторгает Тихона и его семью как нечто враждебное своей натуре, сопротивление естества прочитывается в спектакле. Однако не все сводится к одной лишь физиологии, каким бы убедительным ни был натуралистический план эренбурговской «Грозы».
Когда шаткий мир на время обретает очертания уютного жилища, понимаешь, почему люди берегут его, жертвуя свободой ради домашнего тепла. Вместе, в тесном кругу, не так страшно жить. Семья – точка опоры, незыблемая твердыня. Суеверия и ритуалы служат ватой, паклей, которыми затыкают щели, чтоб не сквозило. Полной грудью не вздохнешь, зато не замерзнешь. Тошно, да терпеть можно.
Катерина терпела. С позиции общепринятых норм, у нее не было повода бунтовать. В мужней семье Катерину не обижали, по-своему заботились. Да, Кабаниха сетовала, что Тихон слишком мягок с женой, но, когда Тихон попробовал обойтись не мягко, защитила Катерину.
Уж если кто имеет моральное право бунтовать, то как раз Кабаниха. Держала на себе дом, словно кариатида, и опереться ей не на кого, не с кем разделить груз, никому нельзя доверять. Дом развалился. Кабаниха не понимает, почему так, за что. Пьяная взобралась на стол, задрала голову: «Суди меня теперь! Распни! Размажь! Или нет тебя? А тебя нет».
Катерина призналась в измене, потому что скрыть ничего не умеет, тяжесть тайного греха для нее невыносима. Кабаниха протестует, осознав бессмысленность усилий. Чего стоил мир, уничтоженный честным словом?