Писатель музыки и кино
Юрий Казаков. Сборник рассказов «Осень в дубовых лесах». Издательство «Современник», 1983 год.
Не знаю, читают ли Казакова сейчас и спрашивают ли его книги в магазинах. Думаю все же, что нет.
Эти книги и при жизни автора назвать популярными было сложно. Впрочем, оно и понятно: в советское время считалось, что литература, в первую очередь, должна учить и воспитывать, а Юрий Казаков никак не желал писать о передовиках производства, на которых надо равняться, о смелых летчиках или героях больших строек. Считал, что это прямая обязанность журналистов — писать о насущном. А писатель должен говорить о вечном.
Нет в рассказах Казакова и опереточных злодеев, нет плакатных праведников. Не имеется лихо закрученного сюжета.
Что же тогда есть? И почему о прозе писателя, я думаю, стоит говорить именно сегодня, когда воспитание перестало считаться первой задачей литературы?
Казаков — великолепный художник, тонкий, наблюдательный портретист. Герои его рассказов, будь то наивный юноша Алеша (рассказ «Голубое и зеленое») или спившийся бакенщик Егор (в рассказе «Трали-вали») — четкие слепки-портреты, написанные с натуры. Это просто люди с их радостями и горестями, с их праздниками и буднями, с их страстями и страстишками — они интересовали писателя прежде всего.
В ту пору, когда литераторы непременно писали про «руководящую роль партии», освоение целины и ударные стройки, Казаков писал о жизни обыкновенных людей. Он наблюдал эту жизнь не из окон столичной квартиры. И тогда литературные критики говорили о том, что Казаков — один из лучших продолжателей традиций русских классиков, в частности Ивана Бунина, о котором он хотел написать книгу.
Критики отмечали, что для прозы Казакова характерен тонкий лиризм и музыкальный ритм. В 1964 году в набросках «Автобиографии» он написал о том, что в годы учебы «занимался альпинизмом, охотился, ловил рыбу, много ходил пешком, ночевал, где придется, все время смотрел, слушал и запоминал». Кроме того, писатель побывал в псковских Печорах, в Новгородской области, в Тарусе и других местах.
Именно за склонность писать словесные портреты вместо героических романов о тружениках Казакова в последние годы его жизни мало издавали. И, как следствие, он меньше писал, даже называл свои рассказы «обветшавшими» . Чтобы прокормить семью, брался за переводы.
Вот и результат: писателя плохо знали при жизни, а после смерти о нем практически забыли. В одном из интервью, найденном мной на просторах сети Интернет, на вопрос «Представляете ли вы себе своего читателя?» Юрий Казаков ответил: «Не представляю. Никогда не видел ни в электричке, ни в поездах, ни в читальнях, чтобы кто-нибудь читал мои книги. И вообще что-то странное происходит с моими книгами, их как будто и в помине не было. Я участвовал в нескольких литературных декадах, ну и, как правило, книжные базары, распродажа. К моим коллегам подходят за автографами, даже толпятся вокруг, а я один, как перст, будто все мною изданное проваливается куда-то».
Читая Юрия Казакова, я подумала, что не «проваливается», а разбивается о нехватку языкового чутья читателей. Переворачивая страницы рассказов, ясно осознаешь, что на самом-то деле главным героем литературы Казакова может быть только язык, которым она написана. И Казаков, со своей совершенно особой словесной музыкой, стоит здесь на какой-то невозможной высоте. Лучшая его проза — это всегда что-то между звуком и смыслом, как в поэзии (еще поэтому ее так полезно читать вслух).
Кроме того, у рассказов писателя есть еще одна черта — кинематографическая. Персонажи написаны настолько достоверно и ярко, что вместо книжной страницы вдруг начинаешь видеть театральную сцену или экран кинотеатра. Видеть лица героев, слышать их голоса, реплики. Читая, к примеру, рассказ «Адам и Ева», я ловлю себя на особенно сильном ощущении черно-белого кино, запечатлевающего поток времени.
Цитата: «А слева все бревна да бревна: белые, вымытые дождями и волнами, выбеленные солнцем, промороженные и вновь прогретые, высушенные. Слышал Никишка, много лет тому назад на большой реке Двине запань прорвало. Весь лес, который был, в море убежал, не могли его поймать, а море выкинуло по берегам. Лежит с тех пор тут лес, никто его не берет, никому не нужно, рыбак разве только да охотник редкий — на костер…»