Владислав Крапивин. Тополята бетонного города
Фрагменты из нового романа «Тополята»
Продолжение. Начало в NN218, 226, 229, 232, 235, 242 (2010 г.) и в NN 2, 7, 8, 9, 12 (2011 г.)
ПАЛАТА НА ПЕРВОМ ЭТАЖЕ
Через два дня после событий на Косе Шурик навестил в госпитале Дед-Сергея. И сказал ребятам, что дед чувствует себя неплохо, скоро его выпишут. Это была хорошая новость. Но была и плохая. Дед-Сергей сообщил, что у Кабула состояние скверное. Не было у него никаких серьезных травм, но не было и желания подняться на ноги. «Этакое безразличие к окружающему. Или дремлет, или просто смотрит в потолок. И молчит…» Это Дед-Сергей узнал от Эсфири Львовны. Она призналась, что «мальчик у меня вызывает опасение». Мол, «нестандартная ситуация».
Еще через два дня Дед-Сергея отпустили из госпиталя. Про Кабула Эсфирь Львовна сказала ему, что «состояние прежнее» и что его перевели в палату первого этажа, там спокойнее. Из соседей там лишь один старичок, его скоро должны отправить в санаторий.
Дед-Сергей почти сразу уехал к себе в Заводоохтинск.
Тенька сказал Шурику, что на первом этаже госпиталя, конечно же, есть окна. В том числе и в палате, где Кабул.
— Два окна, — невозмутимо уточнил Шурик. — Я уже разузнал, где они.
— Шурка, ты герой!
— Ага, — дурашливо сказал он. Старинное здание госпиталя фасадом выходило в парк, а задние стены подымались над овражком, где бормотала речка Решетка. Похоже было, что это желтый старинный замок навис над пятиметровым склоном оборонительного рва. Склон — препятствие одолимое, но он порос такой дремучей крапивой, что при одном взгляде на нее брала оторопь.
— Ты что сразу-то не сказал! — шепотом взвыл Тенька (если это возможно — выть шепотом).
— Я знал, что над оврагом, но не знал про джунгли.
В осоке у Решетки нашли они ржавый обруч, разломали на куски, получились сабли. С ними Тенька и Шурик двинулись на приступ.
Крапива почти не оказывала сопротивления. Получалась широкая просека. Но понятно, что в такой войне полностью уцелеть все равно не удается. Оба взвизгивали. Шурик рубился храбрее и потому взвизгивал чаще.
— Это нам за нарушение больничного режима. Ай! — сказал Тенька.
— Ой. За нарушение будет отдельно, если поймают. Мама! Да здесь еще и крысы!
— Это не крыса (ой-я!). Это Лиска просочилась за нами. У нее последнее время привычка появилась: не отставать от меня. Даже на рынок увязывается, когда мы с мамой ходим за картошкой. И лупит там незнакомых шавок.
Не боящаяся кусачей травы Лиска скользнула вперед, к узкому окну, и поставила передние лапы на низкий кирпичный подоконник. Оглянулась: «Нам сюда?»
— Она в самом деле зверь из нездешних пространств, — сказал Шурик, шипя от укусов.
— Само собой. Смотри-ка, окошко не заперто.
Оно было не только не заперто, а даже приоткрыто. Тенька отвел наружу правую створку. Шурик — левую. Лиска прыгнула на подоконник и села, будто у себя дома. Тенька на всякий случай взял ее за шиворот и пригляделся.
Кабул, положив руки под голову, смотрел в потолок. Не двигался. Непонятно было, спит или просто ему все равно.
— Кабул… — выдохнул Тенька. Тот стал медленно поворачивать голову. Лиска вдруг вырвалась и сиганула в палату.
— Куда! Назад, дура! — перепугался Тенька. А она прыгнула на кровать и легла на укрытую простыней грудь Кабула. Тогда он заулыбался. И не слабенько, не как тяжело больной, а счастливой такой улыбкой.
— Ой, ребята!.. Ой, Лиска… -Лиску он прижал к груди двумя ладонями, стал гладить рыжую спину. Лиска сказала «мрлмр» и принялась урчать, как закипающий чайник. Будто они с Кабулом были давними крепкими друзьями. «Может, ему показалось, что это Свир?» — мелькнуло у Теньки.
— Владик, ты тут это… как? — осторожно спросил Шурик. — Говорили, что ты все дни лежал и. ну, ничего не хотел.
Кабул посмотрел на него и на Теньку веселыми глазами, чмокнул Лиску в розовый нос и объяснил:
— Я не просто лежал. Это им казалось, что я просто, а я думал. И вспоминал.
— Что? — шепотом сказал Тенька. Ему почудилось, что, несмотря на веселье в глазах, Кабул может заплакать.
— Все… — глубоко вздохнул он (Лиска покачнулась на груди). И еще я понял.
Тенька и Шурик молчали с мысленным вопросом: «Что?»
— Понял, что теперь могу… «задруги своя». Помнишь, когда этот гад замахнулся на тебя ботинком… над головой. Я сразу понял, что могу… и сверху на тебя. А его за ногу… Он свалился.
Ничего такого Тенька не помнил. Но раз Кабул сказал — это, конечно же, было!
Очень серьезно Тенька потребовал:
— Ты теперь «смоги» еще раз.
— Что? — стрельнул глазами Кабул.
— Прогони из себя… всякую кислость. Пора подыматься.
— Я теперь… да. А то Эсфирь Львовна пообещала: «Если не вылезешь из унылости, сорву за окном крапиву и выдеру. Старательно и по-матерински».
— Не бойся, — утешил Тенька. — Если по-матерински, это терпимо. Даже полезно.
— Наверно. Только теперь уже не надо. Кыса моя хорошая. — Он мизинцем погладил урчащей Лиске переносицу. И вдруг дернулся: — Ой! Она идет.
— Кто? — подскочили Тенька и Шурик.
— Эсфирь Львовна. Шаги.
Шурик тут же летучей рыбкой ускользнул в окно. Тенька дернул к себе Лиску — не оставлять же! Какой будет скандал! Лиска вцепилась в простыню. Кабул в Лиску:
— Тенька, не уноси!
Все это и усмотрела Эсфирь Львовна Голубец, возникшая в дверях вместе с двумя молодыми дамами в белых халатах. У дам от изумления встали дыбом накрахмаленные шапочки.
— Ой… — сказал Тенька. Отпустил кошку и замер с видом пойманного за курением первоклассника.
— Мрлмр, — сказала Лиска.
— Здрасте, — безбоязненно приветствовал заведующую отделением и ее спутниц Владик Переметов (или уже не Переметов? Неважно.)
— Здрасте. Что мы видим в этой выразительной мизансцене, коллеги?
Коллеги почтительно внимали.
— Мы видим, — сообщила Эсфирь Львовна с высоты могучего роста, — нашего недавнего пациента Степана Ресницына, который решил навестить своего друга Владика, выбрав для этого несколько упрощенный путь, ибо крапива менее опасна, чем вахтеры. Так?..
Тенька молчал. Очень хотелось почесать ногу и локти, но он не смел.
— Чешись, чешись, — разрешила доктор Голубец. — А что мы видим еще? Неизменную спутницу Степана кошку Лисавету, которая обрадовала своим появлением Владика. Владик, так?
— Ага!
— Ой. Откуда вы знаете про Лиску? — пробормотал Тенька. Он понял, что большой грозы не будет.
— В силу своих научных званий и должностей я обязана знать все. Даже то, что за окном укрывается неумело сиганувший из палаты внук профессора Черепанова Александр. Проникни обратно, друг мой, твоя конспирация потеряла смысл.
Шурик виновато проник и сразу зачесался пуще Теньки. Видимо, вылетая из окна, он угодил мимо просеки. Эсфирь Львовна покивала.
— Рассуждаем далее. Лисавета дала нашему пациенту толчок хорошего настроения.
— Но Эсфирь Львовна, — заволновалась левая дама в шапочке. — Теперь кошку следует убрать. Она.
— Не трогать. — доктор Голубец сказала это мягко, но с такой ноткой, что обе спутницы. нет, они остались стоять, как стояли, но похоже, что внутри вытянулись по стойке «смирно».
Кабул вскинул голову:
— Можно, она побудет со мной? До завтра.
— Гм. Кажется, Лисавета желает того же. Уважаемый Тенька не возражает, чтобы его любимица погостила здесь?
— Будто она меня спрашивает! Гуляет, где хочет.
Кабула и Лиску навещали каждый день. А иногда и дважды в день. Вахтеры у главного входа смотрели подозрительно и угрюмо, поэтому Тенька и Шурик обычно пользовались прежним путем — прямо к окну. Просека была теперь утоптанной и неопасной.
Все чаще увязывался за Тень-кой и Шуриком Егорка Лесов. Хотя, что значит «увязывался»? Просто шел с ними вместе. Молчаливый и серьезный.
Кабул улыбался им навстречу. Бодро так улыбался, но был все еще слаб. Эсфирь Львовна сказала, что «мальчику пока следует быть под наблюдением». Лиска это, видимо, понимала. Обычно она лежала на Кабуле поперек груди и вроде бы дремала, но чутко шевелила ушами. Теньке иногда казалось, что Лиска щуплым своим тельцем, как губкой, вытягивает из Владьки все его хвори (наверно, человеческие болезни для кошек неопасны).
Кабулу приносили яблоки и виноград. Кабул говорил:
— Куда мне столько! Давайте есть вместе.
И ели вместе.
Никто им не мешал беседовать, соседняя койка была пуста. Иногда вспоминали «бой» на Косе. Радовались, что все тополя уцелели. Только Егорка сокрушался:
— Жалко, что меня там не было.
— Чего жалеть-то? — сказал благоразумный Шурик. — Был бы еще один пациент.
— Ну и что!.. Там же было как восстание. А еще Жох жалеет, что он тоже там не оказался. Родители отправили его к деду на озеро Алтын-Куль. Для перевоспитания. Там у деда рыбачья артель…
— А зачем его перевоспитывать? — удивился Кабул.
Шурик объяснил:
— Так уж повелось, что Жох считается хулиганом. В первом классе он привязал к хвосту Изи-Кузинова кота консервную банку. Кот был такой стервец. Ну и пошло: трудный ребенок, бесконтрольная личность.
— Он долго не проживет на озере, — заметил Тенька. — Эвка по нему сохнет и звонит каждый день. — При этом он слега опечалился, потому что Эвка по-прежнему жила в его сердце.
— А Изольда перевоспиталась, — вспомнил Егорка. — Она вместе с другими жильцами подписала письмо в газету, против полицейского беззакония. Мама говорила.
Лиска не все время жила на кровати у Кабула. Иногда она заглядывала домой. Лиске нравилась жареная рыба, которую искусно готовил Тенькин папа. Поэтому она появлялась в обеденное время.
Но однажды Лиска пришла рано утром. Прыгнула к спящему Теньке и заскребла его по бинту на торчащей ноге.
— Брысь, чудовище. Ой, Лиска, что случилось?
Она смотрела требовательно. Потом соскочила на пол, оглянулась. Ясно, что звала за собой. Тенька прыгнул в шорты и босиком побежал за Лиской. Мама едва успела крикнуть вслед: «Куда в такую рань!.. »
Лиска ровной рысцой пересекла Макарьевский двор и привела Теньку в тенистый промежуток между забором и сосновой поленницей.
Там лежал в траве Сима.
Он обрадовался гостям, особенно Лиске. Начал вылизывать ее.
— Сима, привет, — машинально сказал Тенька. Но смотрел не на пса. Он смотрел на игрушечную красную лошадку — та лежала в двух шагах от Симы, среди мятых лопухов.
— Сима! Ты где его взял? «Его» — значит, Свира. В том, что это Свир, не было сомненья.
Когда Кабул и Тенька вспоминали Свира, Тенька утверждал, что Свир спасся от похитителей рюкзака и вернулся в Зуб, а там стал стучать копытцами и звать Кабула за собой — потому что чуял: небоскреб долго не устоит. Что-то похожее вертелось и в голове у Кабула.
— Только я почему-то его не разглядел, не догнал. А может, он обиделся на меня?
— За что ему обижаться?!
— Тогда, наверно, сместились Конфигурации. И развели нас.
— Ты не горюй. Может, они еще сместятся обратно.
И вот сместились обратно.
— Сима, где ты его нашел? Сима, конечно, ответить не умел.
Возможно, отыскал он Свира среди мусора на берегу, а может быть, и внутри необъятного Зуба, куда привел его удивительный собачий нюх — чтобы выручить заплутавшую там лошадку. Сима, конечно же, понимал, как важна эта находка для мальчишек, вот и послал к Теньке Лиску. А теперь лизал подружку и помахивал хвостом. Свир его больше не интересовал.
— Сима, я его возьму, да?
Сима помахал хвостом сильнее.
На полпути к госпиталю Тенька спохватился: надо было позвать с собой Шурика. Но возвращаться не хотелось. «Все равно он еще, наверно, спит…»
Кабул тоже спал. Тенька увидел это сквозь приоткрытое окно. Владька лежал на спине и держал на груди ладони, словно под ними привычно дремала Лиска.
Тенька бесшумно проник в палату. Сел на край койки. Приподнял Владькину ладонь, положил под нее Свира (у того, как у живого, блестел черный глаз).
Кабул улыбнулся во сне. Потом шевельнул веками. Приподнял их. Распахнул. Дернулся и обхватил Свира двумя руками. И лишь тогда глянул на Теньку.
— Тень… он откуда?
— Сима нашел. Я его спрашиваю: где нашел, а он только машет хвостом.
Кабул прижал мордашку Свира к губам.
— А может, он снится?
— Нет, — увесисто сказал Тенька. И как бы в подтверждение, что все это наяву, за дверью раздались крепкие шаги. С утренним обходом двигалась Эсфирь Яковлевна.
— Владька, я побежал!
— Подожди! Она тебя знает, не прогонит.
— Но я же босиком и с голым пузом.
Это была отговорка. Голопузый вид Теньки вполне объяснялся небывалой жарой, которая в эти дни свалилась на Айзенверкенбаум. Но Теньке не хотелось лишних расспросов про находку. Ему казалось, что Кабул будет стесняться. И он удрал в окно.
Вечером он, вместе с Шуриком и Егоркой навестил Кабула снова. Тенька звал с собой Лиску, но та осталась дрыхнуть дома на подоконнике: видимо, решила, что Кабулу теперь хватит красной лошадки.
Кабул по-турецки сидел на заправленной постели и заставлял Свира прыгать с колена на колено. Было в этой игре что-то детсадовское, но Кабул не смутился, когда увидел ребят. Заулыбался.
— Меня скоро пустят «в увольнение». Сразу прибегу в Кокпит…
— Дед-Сергей звонил из Заводоохтинска. Передает привет, — сказал Шурик. — Он вчера дописал свою книгу.
— А мама написала статью, — сказал Егорка. — Про то, что случилось на К осе. И как ребята воевали. Только Владика называть не стала, чтобы всякие опекунские тетки про него не узнали. А то начнут искать.
— Они могут. — сразу помрачнел Кабул.
— Фиг им, — сказал Тенька. — Виталя обещал, что Институт Владика не отдаст.
Приоткрылась дверь, тетенька с высокой прической под накрахмаленной шапочкой (кажется, Роза Викторовна) строго спросила:
— Кто здесь Ресницын? Тенька вскочил, одернул майку.
— Идем. Тебя хочет видеть Эсфирь Львовна.
«А че я сделал?» — чуть не сказал Тенька. Растерянно глянул на приятелей и пошел, хлопая растоптанными босоножками.
Эсфирь Львовна в своем кабинете сидела в кресле под лопухастым деревом. На другое такое же кресло показала оробевшему гостю:
— Садись. Тень.
Он сел на мягкий краешек, боязливо скрестил ноги (одна — ободранная, другая все еще в белой обмотке). «Что случилось-то?»
— Я хочу спросить. Вспомни. Тебе ничего не говорит фамилия «Свирелкин»?
— Не-е…
— Владик никогда не упоминал ее? Хотя бы мимоходом?
— Н… нет. Я не помню. Нет, при мне он точно не упоминал.
А что?
— Такое дело. Мне кажется, фамилия может иметь отношение к его давнему детству.
— Ну…. а вы спросили бы у него самого, — осторожно посоветовал Тенька.
— Спрашивала. Не помнит. Но… младенческая память, она такая. Что-то мелькнет в ней, и ребенок может даже это высказать, а потом забывает начисто. Вот я и собираю крупицы. На всякий случай.
«А зачем?» — хотел спросить Тенька, но не посмел.
Эсфирь Львовна постукала толстыми пальцами по кадке дерева.
— Я тебе объясню. Когда Владик рассказывал про Свира, он упомянул, что это имя у него вспомнилось, как буквы на розовой ленте. А я вспомнила, что новорожденным детям иногда надевают клеенчатые браслетики с их именем и фамилией. Такое могло застрять в памяти малыша… как говорится, на уровне подсознания.
Тенька не выдержал:
— А почему именно Свирелкин? А не по-другому как-нибудь?
— Это, Тень, отдельный разговор… потом.
— А почему вы про это… мне? Она сказала то ли в шутку, то ли по правде:
— Потому что ты касался Колеса Гироскопа.
— Ой… А откуда вы знаете?
— «Оттуда», — улыбнулась она. — Тенька Ресницын, ты пока никому не говори про наш разговор. Хорошо? А ребятам скажи, что беседовали о здоровье Владика.
Тенька старательно покивал. А Шурику, Егорке и Кабулу объяснил:
— Она просила, чтобы мы не утомляли больного. Потому что дело идет на поправку, но еще заметна слабость.
СВИРЕЛКИН
Ночью Теньке снова приснился небоскреб. Сон был жуткий. Когда Тенька оказался на вершине Зуба, он вдруг ощутил, что отчаянно боится высоты. И проснулся с этим страхом. Вышел на балкон.
Воздух все еще не остыл от зноя, Теньку облепила духота. Середина лета прошла, небо теперь было темным. Звезды в нем торчали, как тусклые гвоздики. А в городе — ни одного огонька. Тенька взялся за перила и глянул вниз. Пустота оттолкнула его, не было безбоязненной готовности поиграть с широким пространством, сделаться его частичкой.
Тенька понял, что бесстрашие перед высотой ушло от него.
Почему?
«За что? — спросил он сам не зная кого. — Я же ничего плохого не сделал!»
Он не спал до утра. Утром снова вышел на балкон, и высота опять отгородилась от него тугой боязнью.
Тенька сказал, что ему нездоровится (наверно, от жары) и весь день пролежал в комнате с самодельным вентилятором, который быстренько соорудил отец. Позвонил Кабулу, что сегодня не придет, потому что «совсем сварился».
Да, теперь у них была постоянная связь. Для Кабула отыскал в своем хозяйстве простенькую «Нокию» Виталя. Теньке отдал свой старый мобильник отец — вместо раздавленного, — а «симку» вставили прежнюю. Но сейчас не хотелось ни с кем говорить.
На следующее утро Тенька опять кинулся на балкон и понял, что прежнего бесстрашия лишился навсегда.
Мама и отец ушли на работу. «Не вздумай болтаться где-то целый день, а то снова влипнешь в историю. И не забудь пообедать». Тенька машинально сказал «ага», посидел с полчаса за компьютером. Посмотрел фоторепортаж, как под столицей, в районе Речного порта, неизвестные типы в масках вырубают заповедный лес, а доблестные ментухаи хватают и тащат за решетку защитников этого леса. «Все везде одинаково», — подумал он. И вышел из дома. Кокпит был открыт, но Витали там не оказалось.
Тенька с натугой оттянул крышку и свалился через люк в зябкость подземелья. И пошел туда, где тихо и неумолимо двигался обод Колеса.
Горел зеленоватый плафон.
Тенька встал коленками на металлическую полоску там, где она втягивалась в стену. Металл был очень холодным. Тенька ощутил кожей его чуть заметное шевеление.
«Колесо! Пожалуйста, помоги мне избавиться от страха высоты. Пусть я стану такой, как раньше…»
Потом он выбрался в Кокпит.
Виталя был там,
— Тэк-с, — произнес он тоном следователя. — Что мы искали в подвалах?
Тенька сказал правду:
— Вить, я просил помощи у Колеса. Я почему-то вдруг стал бояться высоты, и хотел, чтобы оно… вылечило меня.
И, кажется, намокли ресницы.
Хорошо, когда тебя понимают с первых слов. Виталя не стал упрекать Теньку за самовольство. Растрепал толстой пятерней его волосы и объяснил:
— В таких случаях лучше просить помощи у медицины. Посоветуйся с Эсфирью Львовной, она спец.
Это была мысль!
Тенька помчался в госпиталь.
Вахтер был сговорчивый, пропустил без спора. И Эсфирь Львовна оказалась у себя в кабинете. Сразу сказала «да» в ответ на слабенький стук. И обрадовалась!
— Голубчик! Вот хорошо! А я уже хотела тебе звонить! — Она сидела в своем кресле.
— Значит… вы догадались? — пробормотал он у порога.
— Ну… не просто догадалась, а выяснила с известной степенью вероятности.
— Значит… это навсегда?
— Что значит «навсегда»? Подожди, ты о чем?
— Я теперь не смогу забраться на самое маленькое дерево?
— Причем здесь дерево? Ну-ка, друг Ресницын, объясни, в чем дело?
И Тенька, запинаясь, рассказал про свою беду.
Эсфирь Яковлевна помолчала. Взяла Теньку за локти, придвинула к себе. Пригладила не нем выцветший сиреневый костюмчик с корабликами — словно на юном артисте, которого пора выпускать на сцену. Значительно сказала:
— Степан Ресницын. Твое беда — не беда. Это просто начинаются первые подступы к переходному возрасту. Впереди у тебя еще много страхов и тревог. А этот страх — временный, он пройдет через некоторое время.
— Правда?
— Доктор медицинских наук Голубец всегда говорит правду. за некоторыми исключениями. Но тебя эти исключения не касаются. Все вернется на круги своя. А с тобой я хотела поговорить про другое.
— Про что? — шевельнул губами Тенька. Он понял, что разговор очень серьезный и незаметно встал навытяжку. Будто юнга перед адмиралом.
— Недавно я звонила в город Юхту, на Севере. Там работает моя знакомая, хирург Ольга Михайловна Свирелкина.
У Теньки екнуло под сердцем, но он не дрогнул.
— Мы с ней когда-то учились вместе. Я знала, что у Ольги была сестра, Вера. Не просто сестра, а близнец. Она двенадцать лет назад погибла во время последних кровавых событий в Саидахаре. Ты о них, конечно, не знаешь, но это было. А вместе с ней… так сказали тогда… погиб ее новорожденный сын. Машина взорвалась на дороге. Было записано в акте, что их похоронили вместе.
— А на самом деле он не погиб, да?!
— Понимаешь, Тенек. Генетические экспертизы вообще-то очень длинная процедура. Но есть новые, пока еще почти неизвестные методы. Бинты с пятнами крови Вадика позавчера ушли военным самолетом в Юхту. Вчера вечером пришел ответ: «Да. Родная кровь…»
«Вот, повезло Владьке», — толкнулась у Теньки мысль. А Эсфирь Львовна спросила:
— Наверно ты думаешь: «Почему она рассказывает это именно мне?»
— Потому что я касался Колеса, да?
— Да… И просто потому, что это должен знать кто-то еще, кроме нас, медиков. На всякий случай. Я непонятно говорю?
— Понятно, — сказал Тенька. — Значит, у Владьки теперь все хорошо?
— Будем надеяться.
— Одно только плохо.
— Что, Тенек?
— Значит, теперь он уедет в Юхту.
Продолжение следует.