Говорить больно, молчать нельзя
«Помню глаза Саркисяна, заведующего дневным отделением нашего техникума, он с ужасом смотрел на потолок, который ходил ходуном, скрипел и трещал, как деревянный ящик. А потом я уже ничего не видела, одна темнота кругом, и только моя коллега Лаура где-то сбоку плачет: «Мои дети в садике! Что с ними стало?!» Чтобы хоть как-то успокоить ее, дотянулась — схватила за руку».
Это рассказывает Рузанна Даниэлян, сейчас — руководитель Тюменского центра армянской культуры имени Месропа Маштоца, в 1988 году — преподаватель химии и биологии спитакского филиала ереванского электромеханического техникума. К нашему разговору прислушиваются сотрудники центра и посетители, которые зашли сюда по каким-то своим делам. Слово «Спитак» — все равно, что детонатор для памяти. И они не могут пройти мимо — тоже начинают вспоминать: что слышали от родственников и друзей, свидетелями чего были сами…
— Я в Грузии тогда жила, нас тоже тряхнуло — мы повыбегали из зданий, на всякий случай. Потом вернулись — кто домой, кто на работу, — говорит Сильва Симонян. — А через некоторое время узнали, что совсем рядом произошло страшное. Спитака не стало.
Крыши на земле
7 декабря 1988 года преподаватель химии и биологии Рузанна Даниелян торопилась в техникум — на первом уроке должна была провести для учеников контрольную по химии. По дороге на работу забежала к маме, оставила у нее двухлетнего сына Гаика. Старшую дочку — пятиклассницу Розу — отвела в школу, она рядом с техникумом. Удобно!
— Я уже проверила контрольные работы и сидела с другими педагогами в учительской, когда услышали какой-то гул, — рассказывает Рузанна Оганесовна. — Eсли честно, я даже не успела испугаться, все произошло в считанные секунды. Мне не было страшно и тогда, когда каблуками разгребала для нас с Лаурой лаз, через который мы выбрались из-под обломков. Я поняла, что произошло землетрясение, — за день до этого тоже были толчки, слабые, на которые мы не обратили особого внимания, в Спитаке такое случалось часто. Но думала, что разрушилось только здание нашего техникума, — потому что оно старое, построено еще в сороковые годы пленными немцами. А Лаура все про детей кричала. Она раньше меня догадалась, что все гораздо страшнее.
Выбравшись из-под обломков, Рузанна увидела вместо дочкиной школы… крышу, которая лежала прямо на земле.
— И вообще вокруг были одни крыши, они прикрывали груды обломков. Зданий практически не осталось. Я на ватных ногах дошла до школы, не зная, что делать. Навстречу мне попалась знакомая женщина, которая сказала: «Розочка твоя домой побежала!» Уцелела, значит! А я побежала к маминому дому. У школы уже начали собираться родители, голыми руками пытались разгребать завалы. Дети, говорят, целый час кричали: «Помогите!» А потом… Потом затихли.
… В классе Розы в то время было 42 ученика (накануне в Спитак приехало много семей армянских беженцев из азербайджанского города Сумгаит). Выжили только шестеро. Учителя погибли все. Сама Роза не могла точно рассказать родителям, как спаслась. Помнит только, что успела спрятаться под партой, а потом — на четвереньках — как-то сумела вылезти из- под обломков здания…
— Я бежала к маме, а навстречу мне бежал мой муж, Самвел, и плакал, как женщина. До этого я никогда не видела наших мужчин плачущими. Он прокричал: «Ты жива, спасибо богу! Ты жива!» Я спросила: «А что, кто-то погиб?!» Он ответил мне: «Проснись, открой глаза — посмотри, что творится!» И тут я «проснулась», а как хотелось, чтобы все это было только страшным сном!
А этот живой? А этот?
От дома, где жила мама Рузанны, осталась только одна стена. Бабушка с внуком чудом спаслись. Маленького Гаика уберегли бортики железной кроватки: они не дали рухнувшей стене повредить ребенка.
К родительскому дому стали сбегаться родственники, невестки Рузанны с детьми, ее отец — сгребали друг друга в охапку, не веря своему счастью. Не дождались здесь только семилетней племянницы Рузанны — Офилии. Это был первый день, как девочку выписали с больничного и сказали, что можно идти в детский сад, откуда она не вернулась.
— Муж отправил меня с нашими детьми и племянниками на автобусе в Eреван, сам остался разбирать завалы. Все мужчины остались. Я не знала, куда идти в Eреване, забыла адреса всех родственников. Подошел мужчина, сказал, что отвезет нас, куда скажу. Я попросила — в Арарат, там у меня тетя. Дети всю дорогу, перебивая друг друга, рассказывали, как они спаслись. Водитель всю дорогу плакал…
Полгода Рузанна провела у тети. Связи со Спитаком не было, поэтому каждого, кто приезжал оттуда в Арарат, с надеждой спрашивали: «А этот живой? А этот?!» И казалось, что за те доли секунд, пока ждали ответа, разорвется сердце.
Через неделю к Рузанне приехал муж.
— Я его не узнала — худой, серый, с заросшим лицом… Но не в этом дело. Глаза… Глаза у него были как будто неживые. Он смотрел мимо и не отвечал на вопросы.
За эту неделю Самвел видел такое, о чем язык не поворачивался рассказать, но и молчать было нельзя. В одиночку душа просто не выдержала бы такого ужаса.
Он видел, как матери… радовались, находя под обломками своих мертвых детей. Страшнее было вообще не найти своих — ни среди живых, ни среди мертвых.
Видел, как иностранные спасатели вызволяли из подвала жилого дома пожилого сантехника. Тот провел в подвале трое суток, слушал крики умирающих и, наверное, сошел с ума. Из подвала он — бывший фронтовик — выходил с поднятыми руками, потому что услышал иностранную речь и лай собак.
— Говорят, что даже у профессиональных спасателей, которые приехали из Франции, Италии, Германии, не выдерживало сердце. Разбирая очередной завал, нашли мертвую женщину, которая закрыла своим телом трехмесячную дочку. Она купала малышку в ванной, когда все началось… Малышка выжила, хотя трое суток провела в холодной воде. Когда синюю девочку передали в руки спасателю, у того случился сердечный приступ.
Город мертвых
Семья Рузанны жила в Спитаке до 1992 года. Женщина признается, что очень боялась из Арарата возвращаться туда. Это уже был не ее прежний родной город, а город руин, инвалидных колясок и мертвых. Спитакское кладбище выросло в четыре раза. На нем лежали маленькие дети, их родители, родители родителей… Сегодня, 7 декабря, в ту сторону не едут машины. Потому что не проехать — люди идут пешком, толпами. Повидать своих.
— Первый Новый год после землетрясения мы провели на кладбище, и до сих пор в новогоднюю ночь в армянских семьях зажигают свечи за упокой души. Да, Спитак постепенно восстановился, но на каждом его жителе лежит печать тех страшных событий. Их судьбы поломаны. Представьте, молодые люди — без рук, без ног. Как жить? Смерть забирала людей и после землетрясения: сколько инфарктов было! От горя.
Рузанна Оганесовна бывает в Спитаке каждый год. Она говорит, что некоторые люди до сих пор живут в вагончиках, которые привезли сюда вместо разрушенных домов.
— Землетрясение показало, насколько недобросовестно были построены здания в городе, особенно государственные, — заводы, детсады, школы, многоквартирные дома… Частные, которые строили сами хозяева, выстояли, а эти — нет. Погребли под собой тысячи жизней.
Самвел Аргаманьян принимал участие в восстановлении родного города — на тот момент он работал в крупной строительной организации «Спитакстрой». Продолжил заниматься строительством и в Тюмени, получил здесь второе высшее — профильное — образование. И всегда говорил сыну Гаи- ку, который пошел учиться на архитектора: «Строй так, чтобы твоя совесть была чиста!»
Надо жить дальше
А еще Самвел преподавал танцы в только начавшем развиваться тюменском армянском культурном центре. Учил своих земляков жить дальше.
— А что нам остается? — задает резонный вопрос и Сильва Симонян. — Жизнь есть жизнь, она пробьется, как росток, через любую беду. Мне это страшное землетрясение подарило мальчика Каро. Моя золовка — врач, она поехала в Спитак помогать спасать людей и привезла оттуда четырехлетнего ребенка. Eго родителей не могли найти. Мы уложили мальчика спать, а когда он проснулся, начал плакать: «Маму хочу, папу хочу, орехового варенья хочу!» А у нас такого варенья не было. Мы его жареной картошкой накормили, и он с моим сыном — тоже Гаиком — начал играть. Десять дней жил у нас наш Каро, мы его полюбили, как родного. Потом за ним родственники приехали. Оказалось, что его мама выжила, лежала в больнице. Мы и сейчас с Каро общаемся — хорошо, что есть все эти социальные сети! Он сыну моему как брат теперь, а мне как сын.
Рузанна Оганесовна, грустно улыбаясь, тоже вспоминает истории, когда жизнь торжествовала над смертью. Взять, например, чудом выжившую в той ванне с водой трехмесячную малышку. Она выросла красавицей, вышла замуж…
— Я, если честно, так боялась все это снова вспоминать, повторять, — признается моя собеседница. — Но наши девочки уговорили меня. Сказали, что об этом надо говорить, чтобы все помнили.
***
фото: Железную церковь построили на спитакском кладбище после землетрясения, позже там возвели новую, но оставили и эту — как напоминание о страшных событиях 1988-го ;Рузанна Даниелян ;У каждого жителя Спитака есть на местном кладбище знакомые могилы, вот и Рузанна Оганесовна узнала на этой фотографии семью Бабаян — Мареза и четверо ее детей погибли в 1988-м ;Кладбище выросло в четыре раза.