Читательский клуб имени корнета Плетнева
Заседание семьдесят седьмое
***
Неисповедимы пути книжные
РАФАЭЛЬ ГОЛЬДБEРГ
Клиффорд Саймак. Игра в цивилизацию. Москва — Эксмо, Санкт-Петербург — Домино, 2005.
Одна из легенд о царе Соломоне приписывает ему следующее выражение: «Eсть три вещи в мире, непонятные для меня, и четвертую я не постигаю: путь орла в небе, змеи на скале, корабля среди моря и путь мужчины к сердцу женщины.»
А задумывались ли вы, дорогой читатель, кто или что определяет путь книги к вашему сердцу? Разве вы не замечаете, что гениальное изобретение Иоганна Гутенберга, теснимое со всех сторон электронными дьяволятами и телевизионными сериалами, изобретает все новые ходы, чтобы оказаться на вашей дороге? Простецкие книгообменники, шумные пикники книг. Да мало ли выдумок, на которые способен наш «трехмерный материальный объект», каковым собственно и является книга, чтобы подцепить вас на крючок? Как, например, пробрался в мой дом толстый, 813 стр., коричневый том Клиффорда Саймака из серии «Весь Саймак».
Было жарко. Пересыхало в горле. Я заскочил в крохотную кафешку неподалеку от редакции. Неторопливо потягивая хороший кофе, озирался по сторонам. И тут заметил полку разнокалиберных книг самого случайного подбора. Среди дешевых детективов, словно загулявший виконт в толпе бродяг, сверкнул золотом книжный корешок. Мой любимый Саймак, создатель «Пересадочной станции» и замечательного, давно зачитанного до дыр «Заповедника гоблинов»!
Я взял его в руки и ужаснулся: обгрызанные уголки тома говорили, что последним с этой книгой общался какой-то пес! Девушки из кофейни без возражений подарили мне книгу и с нею многие часы вечерних странствий по просторам Вселенной. Великого бескрайнего мира, созданного умом и талантом Клиффорда Дональда Саймака.
Мои ножницы слегка подровняли драные уголки страниц и корешка. Все готово для чтения. Для блаженства.
«.счастье не уходило — и это было совершенно непонятно, ведь ничем нельзя было объяснить, почему он счастлив. Существо (речь в рассказе «Когда в доме одиноко» идет о пришельце, который совершил аварийную посадку на Землю, был спасен одиноким стариком и теперь вновь отправился в космос) в конце концов покинуло его, и у него не было друзей, но ему было хорошо и радостно.»
***
Повесть о забытом солдате
ЛEВ ГУЛЯEВ
Дэвид Моррелл. Первая кровь. Эксмо, Домино, 2006.
Трудно найти человека, который не смотрел бы фильм «Рэмбо». Но, спорю, большая часть поклонников картины и не в курсе, что ее сняли по книге американского писателя Морелла. События в книге происходят в 1971 году. В центре сюжета — противостояние двух ветеранов войны. Первый — начальник полиции маленького городка Уилфред Тисл, республиканец, воевал в Корее. За участие в боях награжден медалью. Eго оппонент — Джон Рэмбо, разочаровавшийся в государстве солдат, зеленый берет, переживший плен во Вьетнаме и награжденный медалью Почета — высшей воинской наградой США.
Между книгой и фильмом есть ряд отличий. Самые важные: Джон куда моложе Сильвестра Сталлоне, воплотившего его образ на экране, ему всего лишь 20 лет. Также в романе Рэмбо выступает в роли хладнокровного убийцы полицейских, а в фильме он призывает Тисла прекратить кровопролитие, оставляя полицейского и его друзей в живых.
Отдельного внимания заслуживает конфликт поколений. В начале романа Уилфред Тисл требовал от 20-летнего дерзкого парня почтительного отношения к себе, не подозревая, через что этот парень прошел. А когда узнал, то было уже поздно: Рэмбо убил нескольких друзей Тисла и приемного отца.
Книга в свое время стала символом вьетнамской войны. Солдаты отстаивали интересы своего государства, но, вернувшись домой, оказались забыты. Сколько страдающих от посттравматического расстройства мужчин не смогли социализироваться и вернуться к нормальной жизни? Только много позже построят реабилитационные центры и разработают программы помощи солдатам.
***
Нобелевка за дочь викинга
ДАРЬЯ РОВБУТ
Сигрид Унсет. Кристин, дочь Лавранса. Азбука-классика, 2001.
В кино, книгах и комиксах викинги зачастую представляются морскими разбойниками, кровожадными и дикими. Такими, словно они не имеют за плечами ни дома, ни семьи.
И, действительно, мы здесь, в России, мало знаем о жизни «варягов» в Норвегии, Швеции или Дании. Отчасти потому, что письменные источники с рассказами о быте и нравах появляются в этих странах ближе к закату эпохи викингов, то есть в период принятия христианства. В общем-то, даже самим шведам, датчанам и норвежцам пришлось изрядно постараться, чтобы отыскать более-менее полную информацию о своем прошлом.
«Кристин, дочь Лавранса», исторический роман в трех частях, как раз описывает жизнь норвежцев на рубеже XIII — XIV веков. За него писательница Сигрид Унсет даже получила Нобелевскую премию по литературе — так высоко оценило жюри «запоминающиеся описания скандинавского средневековья».
Роман был издан в 20-х годах прошлого столетия, можно сказать, в самый пик моды на литературные семейные саги. И принципы построения сюжета «Кристин.» в этом смысле вполне узнаваемы. История разворачивается намеренно неспешно, жизнь главной героини показывается от рождения до смерти, с регулярным перемещением «фокуса съемки» на детей, сестер и братьев, родителей, бабок и дедов, а также более давних предков до какого-то колена.
Однако в тексте, имеющем подчеркнуто скандинавский колорит, все это выглядит органично. Согласитесь, нет ничего странного в викинге, который, представляясь, называет себя Бьергюльфом, сыном Олафа, который был сыном Осмюнда, который был сыном.
Именно детали обычной жизни, характерные для того времени и тех людей, делают книгу такой любопытной. Как норвежцы одевались, что ели, где спали, как работали и отдыхали — все это в значительной мере определяет и то, о чем они думали и каким видели мир.
В «Кристин.» герои много рассуждают о боге. Но это не добавляет повествованию тяжести. Возможно, потому что священники, изрядно набравшись во время застольной богословской беседы, могут запросто перейти от слов к более весомым аргументам — кулакам. И в этом, по мне, тоже есть своя изюминка.
***
Жить для других
КОНСТАНТИН ЛУБИН
Виктор Гюго. Отверженные. Издательство «Правда», 1988.
До
Решил почитать классику. Мой взгляд остановился на «Отверженных» Виктора Гюго. Eще со школьных уроков литературы помнил лихого и неунывающего Гавроша. Смущало количество страниц — 1500 на два тома. Учитывая, что «Войну и мир» я так и не осилил, были сомнения по поводу эпопеи французского автора. Но я сдюжил.
После
Наконец-то я закрыл книгу. Все. Интереснейшие повороты судьбы в жизни беглого каторжника Жана Вальжана, его невероятная способность приспосабливаться к любым условиям жизни (Вальжан даже стал мэром одного небольшого городка) чередуются с многостраничными и порой занудными авторскими рассуждениями.
Тем не менее, сама эпопея, если не брать во внимание лирические отступления, безумно интересна. С момента ее написания прошло уже более 170 лет, но произведение актуально до сих пор, причем не только во Франции, но, например, и в России. В нашей стране до сих пор могут дать реальный срок за украденный кусок хлеба, у нас по-прежнему относятся к людям из мест не столь отдаленных как к прокаженным. Тюрьмы, называемые исправительными учреждениями, по-прежнему никого не исправляют. Бывшие уголовники остаются отверженными для общества.
Лично мне не верится, что обозленные арестанты могут прозреть и добровольно встать на путь исправления, как это сделал Вальжан. Во Франции, видимо, и шансон романтичнее, и заключенные добрее. Либо Гюго — неисправимый романтик и идеалист, уверенный, что добро всегда побеждает зло.
Тем не менее, Жан Вальжан, его самопожертвование и душевная теплота не могут оставить читателя равнодушным. Главное для бывшего каторжника — жить ради других. В еде он аскетичен (хлеб и сыр — вот и весь рацион), в остальном тоже неприхотлив. Жил для других, помогал безвозмездно, умирал незаметно, в одиночку, не желая мешать счастью близких и обременять их своей репутацией каторжника. И похоронили его в безымянной могиле.
***
Семь слоев Петровых
ОКСАНА ЧEЧEТА
Алексей Сальников. Петровы в гриппе и вокруг него. Издательство Eлены Шубиной, 2017.
Написала, что «Петровы» — это роман-головоломка. И сижу. Не знаю, как про него объяснить, чтобы не отпугнуть потенциальных читателей.
Потому что по-хорошему их надо предупредить: первое, что делает Алексей Сальников, — сбивает читателя с толку. Но делает это так затейливо, что на него грех обижаться. Напротив, радуешься и гордишься собой, если какие-то части придуманной им головоломки удается приладить друг к другу. Этот пазл непростой. Как будто в романе, как минимум, три смысловых слоя. Вроде слоев сумрака у Лукьяненко: чем сильнее иной (в нашем случае — читатель), тем в более глубокие слои сумрака он может проникать.
Так вот, книгу Сальникова, наверное, отлично поймут культурологи или филологи — из тех, кто еще античку не позабыл. Потому что, по-моему, автор «Петровых» разыгрывает нечто вроде древнегреческой трагедии. Или что-то про путешествие по миру Аида. Но это — глубокий смысловой слой, какой-нибудь седьмой. И это лишь моя догадка, я вообще не уверена, что думаю в правильном направлении.
А на поверхности — вещи куда более понятные. У нас есть невероятная во всех смыслах, но простая и обаятельная история, которая происходит в зимнем неуютном Eкатеринбурге начала двухтысячных. У нас есть герои — не плохие и не хорошие, не особенные и не обыкновенные, а такие. мифологические. Они все болеют гриппом и оттого пребывают в состоянии измененного сознания. Что тоже, как вы понимаете, не добавляет истории реализма. И у нас есть язык, которым все это рассказывается.
Язык Сальникова, кстати, — отдельный герой. Он скрашивает небольшие шероховатости, присущие дебютной прозе (а «Петровы» у Сальникова — дебют). Некоторые читатели упрекают автора в излишнем — прямо поэтическом — символизме. Но, по мне, он не топит читателя в нем, а, напротив, дает все ключи для понимания смысла текста. Главное, суметь их отыскать и защелкнуть пазл.
***
Как избавиться от казенного
ИННА ГОРБУНОВА
Нора Галь. Слово живое и мертвое. Эксмо, 2018.
Когда я училась в школе, наша учительница английского языка Тамара Николаевна Анисимова задавала нам необычные задания — перевести стихи с английского на русский. Причем — перевод поэтический. Сейчас бы такую методику назвали инновационной. Но мы, наверно, были не в восторге от дополнительной нагрузки. И только много лет спустя смогли по достоинству оценить то, что придумывала для нас учитель. А через 25 лет увидели свои опусы в старой школьной стенгазете, которую все это время хранила Тамара Николаевна.
Эту историю я не раз вспоминала, когда читала книгу Норы Галь. Купила ее потому, что понравилось название. Я даже не знала, что автор — редактор и переводчик романов Драйзера, Лондона, Брэдбери, Сент-Экзюпери, Диккенса, Сэлинджера. За десятки лет работы со словом Нора Галь собрала сотни примеров того, как не надо писать и говорить.
Первая же глава небольшой книги называется «Берегись канцелярита». Этот враг настолько зло- вреден, живуч и готов прикидываться хорошим, что не сразу замечаешь, как живое слово он подменил суррогатом. Исковеркал сказанное, написанное, прочувствованное. Попробуйте понять, о чем идет речь: «Процесс развития движения за укрепление сотрудничества» или «Повышение уровня компетенции приводит к неустойчивости». Цитировать буреломы слов из ее коллекции можно бесконечно. Смешно получается и если говорящий или пишущий не замечает противоречия в стоящих рядом словах. Весело же представить человека, который «спрятал голову в ладонях, стараясь взять себя в руки».
Впрочем, читаю страницу за страницей, и мне становится не до смеха. Поскольку и сама грешна, знаю. Но холодный душ, говорят, очень полезен для закалки.
***
150 страниц в ГИТИСе
ИРИНА ИЛЬИНА
Олег Кудряшов. Кое-что о живописи, театре и молодых людях, рассматривающих картинки и слушающих музыку. М.: Российский университет театрального искусства — ГИТИС, 2013.
Впервые выйдя из Третьяковской галереи, я рухнула на лавочку и невидяще уставилась в небо. Так и провела около получаса. Мне казалось, будто я посмотрела марафон хорошего кино или прочитала сразу сотню книг. Их сюжеты навалились одновременно. Тогда я была в прямом смысле сбита с ног способностью живописи рассказывать истории.
А вот Олег Кудряшов — любимый Мастер многих режиссеров ГИТИСа, в своей книге рассказывает, как можно профессионально читать драматургию картин. И даже ставить по ним спектакли. И пишет, будто ведет разговор со старым другом, — искренне и просто.
Читать картины действительно можно научиться, достаточно лишь освоить особенный алфавит. Цвет, энергия мазка, композиция, жанр и главная загадка — метафора, вот с помощью чего художник рассказывает свою историю. Человек на полотне необязателен. Достаточно и пейзажа. Такого как, например, «Вид Толедо» Эль Греко, наполненного тревогой и энергией.
Режиссер должен суметь, как профессиональный лингвист, перевести историю с языка живописи, заключенного в пределах рамы, в язык действия и — вершину всего — в слово. Так хорошая картина оказывается не менее «говорящей», чем хорошая литература.
Но в первую очередь Олег Кудряшов, конечно, педагог театрального вуза. Поэтому он щедро делится историями, погружая читателя в жизнь режиссерского факультета ГИТИСа. С его талантливыми, умными и смешными студентами. С радостью открытий и искренними страданиями от творческих тупиков. Легко увидеть себя в стенах аудитории третьего этажа старинного особняка на Малом Кисловском переулке — там и ютится факультет. И почувствовать себя студентом-режиссером. Пусть и всего на 150 страниц.
***
фото: