Офицер-невидимка
Окончание. Начало в NN за 10 и 17 октября.
Молдавский сюжет
История Отечественной войны пишется давно. Время от времени даже переписывается. Но краски использовались привычные. Даже детали периодически повторяются в соответствии с утверждением, что новое — это хорошо забытое старое. Думается, причина в том, что история и военная литература опирались, главным образом, на одни и те же документы, воспоминания крупных военачальников, утвержденные и одобренные бывшим ГлавПУРом. Откуда же было взяться неожиданностям?
В последнее десятилетие открыт доступ к подлинникам документов, которые создавались непосредственно в ходе боев. Их не касалась внешняя цензура. Вероятно, никому тогда и в голову не могло прийти, что написанное в прямом смысле ДСП (для служебного пользования) всего через 70-80 лет будет открыто и за это время нисколько не утратит актуальности.
В Списке безвозвратных потерь 1067-го стрелкового полка за январь 1945 года обнаруживаю молдавские фамилии. Выписываю их одну за другой:
.Уванча Федор, рядовой 1067 стрелкового полка, призван Котовским РВК.
.. .Брехне Семен — из тех же мест.
.Чеботарь Николай. Ткач Георгий. Полимадеро Афанасий. Агапий Георгий. Негро Афанасий. Гайда Георгий. Бырку Кузьма.
Нетрудно догадаться, откуда это пополнение. В конце лета 1944 года в ходе успешной Ясско-Кишиневской наступательной операции немцы изгнаны с территории Молдавской ССР. Восстановленные военкоматы принялись ставить под ружье вновь обретенных советских граждан.
Досталось это пополнение и полкам 311-й дивизии. Разновозрастное и, видимо, наспех обученное. В тяжелых боях последней военной зимы молдаване гибли один за другим. А на весенних страницах Списка потерь призывники из Молдавии уже редко встречаются. Закончился их не слишком длинный строй? А может, выучились солдатскому делу? Говорят, под огнем военная наука усваивается быстрее. Будем надеяться, что так.
И некому вспомнить…
Наш офицер-невидимка, он тоже где-то здесь, среди нескольких сотен мужчин в серых шинелях, собственно, и составляющих стрелковый полк со знакомым уже четырехзначным номером — 1067. Может, лейтенант по-прежнему командует ротой; может, как раз той, где оказались бывшие крестьяне-молдаване?
Полк свою задачу по-прежнему выполняет. Занимает, согласно приказу, новый рубеж. Обороняется. Переходит в наступление, теснит противника и движется к цели. Бьет врага и отчитывается о своих и чужих потерях.
До поры до времени для нас в полку все безымянные — и рядовые, и командиры. Живые, но безымянные. А потом, словно в старом фантастическом романе Герберта Уэллса, где невидимый главный герой погибает и перестает быть невидимым. Так и здесь — из погибших составляют отдельные списки, в которых они обретают имя и воинское звание. Как будто сама смерть, этот последний разводящий, их строит, пересчитывает, заносит в соответствующие реестры — безвозвратных потерь или исключенных из офицерских списков приказом ГУКа, определяет, хотя и не всегда точно, их могилы на братском кладбище… Словом, обозначает и для потомков прежнее присутствие их в прежнем солдатском строю.
Такова арифметика войны. Такова ее практика, хотя и она небезупречна. Мы знаем, но до сих пор не можем сосчитать всех несосчитанных, всех неучтенных.
Так и мы с вами искали нашего лейтенанта среди живых, а нашли его только среди погибших.
На просторах громадной воюющей страны, как нарочно, пропадает все, что имеет отношение к лейтенанту Осинцеву.
По домашнему адресу довоенной и военной поры не удается найти следов Анны Ивановны Осинцевой и ее троих детей — Леонида, Галины, Виталия…
Конечно, они получали пенсию за погибшего, но пенсионное дело — по инструкции, за истечением сроков хранения — предано огню. Остался только акт об этом, ничего не добавляющий к поискам.
Даже Токарево, деревня в Омутинском районе, где родился Павел Осинцев, стерта с лица Земли. Мое обращение, опубликованное в районной газете поселка Голышманово, где он жил и работал перед армией, осталось без ответа.
Как сложить из редких штрихов портрет этого офицера, одного из сотен тысяч, взятых войной и превращенных в цифру, в силуэт, нечеткую фигуру в серой военной шинели, развеянную дымом войны?
Сразу после войны 311-я дивизия (то, что от нее осталось) была расформирована. Ветераны самого первого, кировского формирования, уцелевшие в боях, вернулись в родной город, где гордятся историей и славой этого соединения. А тех, кто прибыл в полки этой дивизии с очередным пополнением, как лейтенант Осинцев и другие, верно, и вспомнить в Кирове некому.
Адъютант старший
Возможно, у читателя успело сложиться мнение, что перед ним просто отчет о неудачном поиске. Нет.
Я нашел сообщение о последнем бое лейтенанта Осинцева. Нашел страницу Журнала боевых действий 1067-го стрелкового полка, на которой написано его имя. Однако это была страница не за 26 апреля 1945 года, как я считал и на которую меня выводил приказ ГУКа N 01961 и все другие официальные документы.
Лейтенант Осинцев не погиб 26 апреля. Судьба подарила ему еще три весенних дня. Да, под грохот рвущихся снарядов и хлопки мин. Да, под свинцовым пулеметным дождем. Но подарила. Три дня.
Вот запись на обороте 67-го листа в последней книжке полкового журнала за сорок пятый год.
Дата — 29 апреля.
«…В 6.30 1сб (первый стрелковый батальон — Авт.) встретил обороняющего противника, с которым завязал бой. После двухчасового боя батальон вышел на дамбу Фосс-канала. Перед каналом был захвачен военный завод, освобождены до 1000 пленных (русских, поляков и др.)… Противник силой до батальона с боем отходит. Сопротивление упорное…
Потери противника: 60 убитых. Наши потери: 36 раненых, 9 убитых, в том числе адъютант старший 1-го стрелкового батальона лейтенант Осинцев».
Ошибка в дате, видимо, появилась случайно: вместо девятки писарь мог написать цифру шесть. Она и стала кочевать из бумаги в бумагу. И, в конце концов, оказалась в похоронке, которую из Тюменского облвоенкомата направили семье. И в приказе Главного управления кадров Красной армии.
Зато теперь мы знаем, что последняя военная должность лейтенанта Осинцева — адъютант старший. В переводе с официального письменного языка на армейский разговорный — начальник штаба батальона. Когда это произошло? Снова листаю страницы Журнала, исписанные мельчайшим, бисерным почерком, только в обратном направлении. И нахожу: «14 марта 1945 года… потери полка — 6 раненых, из них — 1 офицер. Адъютант старший 1-го стрелкового батальона — ст. лейтенант Бабин». Старший лейтенант Бабин отправлен в госпиталь, ротного Осинцева назначают на его должность. Свято место пусто не бывает. Так с 14 марта наш земляк занимает вторую сверху ступень в батальонной иерархии.
Апрельские дни, подаренные лейтенанту судьбой, — это дни войны, которая выдыхалась, истекала под ударами Красной армии. И каждый из ударов уносил жизни не только противника, но и наших солдат и офицеров.
Из хроники этих дней.
24 апреля, 14.00. 1067 полк ворвался в Эберсвальде.
25 апреля. Полк, подтянув орудия прямой наводки, к 14.00 очистил от противника северную часть города… К 17.30 вышел к взорванным мостам Гогенцоллерн-канала.
26 апреля. Воздушный налет на боевые порядки полка… К 22.00 сдан рубеж 1069 полку.
27 апреля. Марш к городу Финов. В 19.00 занят оставленный противником город Лихтенфельде.
28 апреля. Переправа через канал Вергелинн, дальнейшее движение полка не встречает сопротивления.
29 апреля. 1-й стрелковый батальон, усиленный артиллерией и минометами, в 6.30 завязал бой в роще. Два часа боя — роща очищена. Батальон выходит к Фосс-каналу. Четыре последовательных атаки. Сопротивление упорное. Противник отходит.
В этот день практически непрерывного боя погибает лейтенант Осинцев. В какой из «последовательных атак»? Подробностей мы не знаем.
Бомбежка в ночь на 26 апреля
Понятное дело, с начала работы над очерком мои мысли крутились вокруг 26 апреля. Были для этого основания и кроме приказа ГУКа. Слишком многое случилось в тот день. В том числе и, может быть, последняя за всю войну бомбежка позиций наших войск.
311-я дивизия воевала на правом крыле Первого Белорусского фронта. В стык со Вторым Белорусским. Случалось, что тесное соседство выходило нашей дивизии боком. И тогда генерал-майор Владимиров, комдив 311-й, использовал в своих воспоминаниях старинную формулу: мол, бывает, что «свой своя не познаша».
За две недели до конца войны 311-я с боем заняла небольшой немецкий городок Эберсвальде в провинции Бранденбург. Запись в Журнале боевых действий воспринимается буднично:
«С 23.00 25 апреля до 3.00 26 апреля авиация противника бомбила город Эберсвальде. Наши потери от бомбежки: 1 орудие 76 мм, 1 орудие 45 мм, 4 кухни, повозок — 8, убито 36 лошадей.»
В воспоминаниях комдива Владимирова ответственность за внезапную бомбежку возлагается на… воздушные части 2-го Белорусского фронта, где, по его словам, не успели получить сведений, насколько далеко на запад успела продвинуться 311-я сд. К такому выводу генерал пришел, рассмотрев обломки выпущенных перед бомбометанием осветительных ракет. Ракеты оказались советского производства.
Правда, книга «Комдив» издана только в 2010 году, через 32 года после кончины Бориса Владимирова. Трудно выяснить, что в тексте от самого автора, а что от издателей. Автор и издатели даже успокаивают читателя: потери незначительные.
Налет произошел в ночь на 26 апреля, все потери полка, как положено, занесены в Журнал и помечены этим же числом. В отличие от генеральских воспоминаний, Журнал сообщает и о потерях личного состава в эти сутки: «убитых — 9 чел., из них — офицеров 6 чел., рядового и сержантского сост. — 3; раненых — 8 чел.».
Первое время я так и считал, что Осинцев — в числе шести убитых офицеров — похоронен на городском кладбище Эберсвальде, расположенном на улице Фрайенвальдерштрассе.
Но в полковом донесении о потерях записано, что погибший лейтенант похоронен не в разбомбленном Эберсвальде, а в «одиночной могиле на юго-западной окраине населенного пункта Хохенфинов». Который, обратите внимание, к 26 апреля наши еще не взяли.
Так что вместе с 311-й стрелковой мы «пошли дальше» и вышли, уже 29 апреля, к Фосс-каналу.
.Погибшего начальника штаба батальона, провоевавшего в этой должности всего полтора месяца, похоронили, как уже сказано, в отдельной могиле в городке Хохенфинов (Верхний Финов). Позднее останки перенесли на городское кладбище в Эберсвальде. А в 1970 году Эберсвальде и Финов стали одним населенным пунктом.
Вместо заключения
Относительно планов передачи документов периода ВОВ из военкоматов в государственные архивы.
В Госархивах другие условия хранения. В Госархивах другие правила хранения. В отличие от ведомственного архива, каковым, несомненно, является военкоматский, ни разу не слышал, чтобы Госархив сжигал какие-то бумаги «в связи с истечением срока хранения». Закрывали доступ, засекречивали — это да. Но чтобы сжигали…
О пенсионном деле матери мл. лейтенанта Куликовского, которого я долго искал, напоминает только справка-акт об уничтожении, когда истек срок хранения этих документов. А было свыше 50 листов. В деле родных лейтенанта Баранова, погибшего на подступах к Берлину, — то же самое…
Понятно, что в ведомственных архивах документы необходимы для текущей работы. Истекает срок хранения документов (по которым выплачивали пенсию за погибшего воина — дети его выросли, родитеди уже завершили свой земной путь) — составляется внутренний акт, бумаги сжигают. Помню историю с довоенным «бамовским» архивом. Он хранился где-то в районе Метромоста в Москве и был просто выброшен. Бывший транспортный строитель Александр Жигин показывал мне синие тома этого архива, которые подобрал на улице.
По этой или по какой другой причине списки не вернувшихся с войны, составленные в конце 1940-х при подворных обходах, справки и письма, которые к ним прилагались, есть в ЦАМО, но их вторые экземпляры не стоит искать на местах.
.С грустью смотрю на толстые папки — мой архив, в котором собраны тысячи листов. Да, это копии, совершенно неинтересные официальным архивам. Фамилии, наградные листы, списки потерь. Куда это все? В печку на даче? Не могу это сделать. Как будто стираю следы о чьей-то жизни.
Собранная мною за много лет из разных источников информация существует в нашей территории, вероятнее всего, в единственном числе. Эта мозаика из разрозненных осколков и обрывков, и гражданским архивам не нужна. Надеюсь на книги, изданные «Тюменским курьером». В них не меньше 20 тысяч имен, когда-то вычеркнутых из списка живых.