Чугунок
Бывает так: вдруг нужно слово, а ты его не можешь вспомнить. И вот я кому-то как-то в разговоре: «Ну, этот-то горшок, который бабушка ухватом в печь…», — и маета на полдня: не могу слово вспомнить! И вдруг вечером, когда уже и не вспоминаешь — не думаешь, откуда-то всплыло — чугунок! Я аж подпрыгнула от радости.
А в памяти уже полдня живет самое радостное и самое лучшее мое детство, которое было и у кучи других деревенских ребятишек, но у меня все равно — только мое, особенное.
Хочется снова и снова вспоминать бабулин дом… Моей любимой бабушки — Козыревой Анфисы Степановны из села Шестаково (это Заводоуковский район). Хочется вспоминать, как, накатавшись на горке и набрав полные валенки снегу, я сбрасываю их под ворчание бабушки. Валенки ставятся на печку, меня под мягкое место тоже толкают на полати, где тепло-тепло, пахнет сушащимися шерстяными носками — связанными из шерсти бабушкиных овечек, пряжу для которых я тоже пытаюсь тянуть на прялке, крутя веретено, но у меня получается то слишком тонко, то толсто. Куда моим неумелым ручкам до сноровистой бабы Фисы! Кто-нибудь заходит в избу из сеней, и по полу клубится густой пар. В печке трещат дрова, а бабушка, расколов в сенях корочку льда в бочке с квашеной капустой и проделав еще какие-то пассы, ставит в печь тем самым ухватом тот самый чугунок — и вскоре из печи достает ароматный наваристый борщец. Такой запах и вкус получается только в печи — больше нигде.
Подоив корову, бабушка наливает мне через марлю — процеживает — парного теплого и ароматного молочка, и я с наслаждением, без перерыва тяну его сквозь щель в передних зубах — не знала я большего наслаждения, чем это.
И бабушкины шанежки, и полосатый кот-мурлыка, лакающий молоко из консервной банки, и герань на окне, и самотканые бабулины половики — как она их огромным станком подгоняла нитка к нитке, ух! — и поленница из пельмешек в сенях, и «В гостях у сказки» по малюсенькому черно-белому телеку, и шкаф с фотками всей родни, и белая дорога с огромными снежными обочинами за окном, в котором прозор на зиму переложен ватой со сломавшимися новогодними игрушками и дождем, и веселое такое — постоянно веселое и уютное — настроение моего беззаботного, вкусно-ароматного, доброго детства.
Кто б видел, с какой скоростью моя бабуля управлялась с делами! Начинала она с четырех утра, подоив коров, накормив свиней и кур, выгнав овец и корову с те- лей в колхозное стадо; потом ехала на хлебовозке (и в распутье, и в мороз) в соседнюю деревню — привозила буханки в огромных поддонах, выгружала их сама; потом что-то стряпала, стирала, обратно загоняла скотину — и в перерывах умудрялась водиться с внучком, подкидывая карапуза и улюлюкая, да еще носки вязать! Ягоды мы собирали в такой пропорции: ведро — бабуля, банку — мама, кружку — я. В такой же пропорции стряпали пельмени.
Моя неутомимая, не умеющая ничего не делать, весь день крутящаяся волчком бабушка. Она ни разу не подняла на меня голос. Она никогда не лечилась ничем, кроме ложки меда. Таких сегодня нет. Да и у меня она была одна-единственная.
ФОТО ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА
***
фото: Анфиса Козырева, 1942 год.