О чем расскажет довоенная картина
Какое неторопливое, не обещающее волнений начало. Почти как у Дэна Брауна в книге «Код да Винчи»:
В музее тепло и пустынно. Директор шагает со мной. Вот эта большая картина написана перед войной… Названье ее странновато: «Никто никому не грубит».
Картина маслом. Как дверь в прошлое. Кем надо быть, чтобы на твой «сезам!» приоткрылась эта дверка и пропустила туда, где люди, запечатленные на полотне, общаются между собой, любят, страдают…
Наверное, для этого надо быть поэтом? Поэтическое воображение — пароль, открывающий все двери — в прошлое и даже в будущее. Исследует прошлое и предсказывает будущее. Будущее тех четверых, чье прошлое остановлено на картине, а они его еще не знают, заняты своим, сиюминутным.
…Сидят неподкупные, трое спокойным и сильным мужчин… …И женщина сбоку. Непрочно ее полушалок цветет. Чуть-чуть она даже порочна. Но это ей, в общем, идет.
Взгляд художника, взгляд зрителя, ваш взгляд, случайно брошенный, как через стекло на тех, что сидят где-то в кафе, заняты собой и друг другом. А ты случайный свидетель, проходишь мимо и никогда уже не узнаешь, что свело их вместе, что было, что будет?
Но поэт проникает сквозь время, не только через стеклянное окно кафе, не только сквозь холст, покрытый масляной краской. Он-то все знает про четверых, которые
…Мужские права обозначат.
Поднимут бокалы вина.
Они еще пьют и не знают,
Что все переменит война…
Так, когда-то другой поэт рассказал о себе и обо всех нас:
Не властны мы в самих себе
И в молодые наши леты
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть,
всевидящей судьбе.
А почему же этот, второй поэт назвал судьбу всевидящей? Потому что она неминуема?
Так и здесь, на картине, о которой стихи. Никто никому не грубит. Но поэт видит сквозь время. Видит неминуемое.
Один, орденами бряцая,
Вернется лишь в сорок шестом.
Подастся другой в полицаи,
Eго расстреляют потом.
А третий — большой и довольный
— Под Харьковом будет убит…
И женщина станет вдовою.
Никто никому не грубит.
.Вот и все о стихотворении Роберта Рождественского, так странно озаглавленном: «Никто никому не грубит».