Смех, любовь и иные способы выжить
Питер Джонс, научный сотрудник Института Варбурга (Лондон), что теперь работает в школе перспективных исследований ТюмГУ, в стереотипный образ ученого не вписывается.
Мало того, что с кудрями и обаятельной улыбкой он похож на голливудского актера, так еще и предметами его исследовательского интереса являются… любовь и смех.
Питер историк. Он изучает, как понятия о любви и смехе со временем трансформируются в обществе, какие смыслы приобретают и какую роль играют в развитии социума. Оказывается — немалую. Например, смех, с точки зрения Джонса, — прекрасный политический инструмент. Это работало еще в средневековье и действует до сих пор.
— В XII веке смех — способ завоевать расположение влиятельных людей. Eсть пара таких примеров, — рассказывает Джонс. — Скажем, епископ Роджер Вустерский всю свою карьеру держится на грани приличия: он использует власть больше, чем пристало придворному, он действует почти как король. Но ему все сходит с рук, потому что он вворачивает правильную шутку в удачное время — и ему все прощают. Или другая известная история: Генрих II обнаруживает двух пьяниц, которые пили вино в его погребе. Это его личная коллекция, он приходит в ужас! К нему приводят этих двоих, и, по-видимому, они еще и злословили на короля. Он просит их объясниться. А они отвечают: «Слушайте, мы наговорили много ужасного, но это ничто по сравнению с тем, что бы мы сказали, если бы нам дали прикончить все вино». И король смеется, ему ужасно нравится эта шутка, и он их отпускает.
Из современных примеров влияния смеха Питер Джонс вспоминает выборы в Украине. Тот период, когда бывший комик Владимир Зеленский пришел к власти. Питеру особенно нравится, как Зеленский участвовал в дебатах и отвечал на каверзные вопросы. Будучи неопытным политиком, он не обладал теми же знаниями, что и его соперник (действующий президент), и в любых дебатах, казалось, был заранее проигравшим, но все равно выиграл. «Что вы можете сказать об украинских дорогах?» — спрашивают Зеленского. И он, не задумываясь, отвечает: «Ничего. Потому что у нас нет никаких дорог». Eсть и другой пример. По мнению Джонса, именно благодаря чувству юмора и тому, что Дональд Трамп ушел от официального языка и стал шутить и общаться с избирателями в Твиттере, ему удалось выиграть выборы.
— Я не ставлю оценок, хорошо это или плохо. Просто изучаю это явление как факт. Смех обладает огромной потенциальной силой, — уверен Джонс.
Издательство Оксфордского университета выпустило монографию Джонса «Смех и власть в XII веке». Но любовь Питер начал изучать именно в ТюмГУ. По его мнению, чтобы вернуть себе ощущение счастья и построить здоровое общество, нам стоит вспомнить, как любовь воспринимали в средневековье. Человек того времени считал, что настоящая любовь так или иначе стоит на готовности к самопожертвованию.
— Почему это важно? Думаю, люди сегодня рассматривают любовь почти как соглашение: я заключаю с тобой договор, мы влюблены друг в друга пока нам это удобно, — говорит Питер. — Думаю, опасность состоит в том, что такой подход не признает, что любовь может показать вам что-то за пределами вашей личности. Мне кажется, что концепция любви как удовольствия и соглашения позволяет нам оставаться невредимыми, никак не меняясь. Тогда как взгляд, связанный с самопожертвованием, хорош тем, что он показывает нам смирение, которое приходит от любви к другому: я люблю тебя, и эта любовь основана на том, что я могу быть глупым, мне нужно научиться у тебя чему-то, жить с тобой — значит, пожертвовать чем-то во мне, чтобы построить и прийти к чему-то новому. Думаю, мы были бы счастливее, если бы признали, что любовь неизбежно связана с пожертвованием части себя и искренним принятием другой точки зрения, чувств и бытия в мире.
Впрочем, не стоит обманываться тем, что Джонс берется изучать только эмоции. Некоторые его исследования касаются вполне прагматичных вещей. Например, в рамках лаборатории демократии, где иностранные исследователи из ТюмГУ изучают, как меняется демократия под влиянием внешних факторов, Питер Джонс изучал пандемии разных времен. И снова оказалось, что под луной ничто не ново. И то, как нам пережить это нелегкое время, знали еще много лет назад.
— Во время эпидемии чумы в 1347-51 годах многие быстро поняли, что лучшей защитой было оставаться дома, — рассказывает исследователь. — Писатель Джованни Боккаччо описывал, как флорентийцы отгораживались от больных, «употребляя отборную пищу и вино в умеренных количествах» и «избегая всего лишнего». С режимом полной самоизоляции они перестали разговаривать с кем-либо вне дома и даже избегали слышать какие-либо новости о мертвых или больных. Вместо этого они наслаждались культурными занятиями, рассказывали истории и сочиняли музыку.
Не так уж и далеко мы ушли от 1347 года, правда? Невольно вспомнишь, как быстро многие устали слушать обновляемую статистику COVID-19, зато занимались на самоизоляции творчеством и самообразованием.
Следующий этап исследования Джонса — великий грипп, более известный как испанский (хотя пришел он из США, просто испанцы первые о нем обеспокоенно заговорили) — это одна из самых смертоносных пандемий в истории человечества.
— Когда пандемия впервые пришла в Америку осенью 1918 года, многие восприняли ее как очередной виток обычного гриппа. «Нет никакого повода для паники, — заявила 11 октября газета «Бриджпорт таймс». Сам по себе грипп имеет очень низкий процент летальных исходов, и только около одной смерти из каждых 400 случаев», — рассказывает Джонс. — Впрочем, медицинское сообщество сразу отреагировало иначе и разослало в СМИ рекомендации. «Любой, кто продолжает контактировать с инфицированным человеком должен носить простую складку марли или маски, чтобы защититься от опасных микробов болезни». Вскоре эти маски стали появляться повсюду от Нью-Йорка и Мемфиса до Лондона и Парижа.
И все это нам тоже знакомо. Но мало интересного в том, чтобы искать параллели, если не находить полезных уроков, которые преподнесла история. И они тоже были. Питер Джонс рассказал историю англичанки Мэри из Бристоля. Молодая женщина в 1944 году заболела туберкулезом. В то время в Англии началась настоящая эпидемия этой болезни. Мэри жила с мужем и 15-летним сыном. Она вела дневник, записывая страдания жизни в изоляции. Разлука с маленьким мальчиком была особенно болезненной для женщины. «Сын уже игнорирует меня, — писала Мэри. — Я думаю, это потому, что я лежу в постели как неподвижный, неживой объект». Она также была убита горем при мысли о том, что не сможет родить второго ребенка. Но она была полна решимости сохранить бодрость духа, напоминая себе, что выздоровление необходимо для счастья ее семьи. Как способ справиться с трудностями, а также как способ структурировать свою жизнь, она составила правила, которым должна следовать. Вот некоторые из них: никогда не поддавайся жалости к себе. Всегда кажись веселой. Отчасти из-за самодисциплины, а отчасти потому, что люди скоро устанут от меня, если я этого не сделаю. Уделяй как можно больше внимания внешнему миру — как мировым новостям через газеты, книги, так и личным делам. Попытайся улучшить свой ум, читая и думая, в надежде внести свой вклад в будущее. Не говори о себе и своей болезни. Не командуй другими людьми с кровати и позже попробуй писать статьи.
В октябре Мэри была полностью здорова. Но уже в январе следующего года, отдыхая после ужина в гостиной, она снова начала кашлять кровью. Eе следующее пребывание в больнице длилось семнадцать месяцев, за которыми последовали еще два года наблюдения и лечения. Весной 1949 года врачи, наконец, сообщили ей, что она может снова забеременеть, и 9 февраля 1950 года она родила второго ребенка. Она продолжала жить, не болея, до 86 лет.
Неизвестно, что именно удержало Мэри на плаву. Любовь к семье, способность не унывать или желание учиться и успеть внести свой созидательный вклад в будущее. В любом случае, у Мэри есть чему поучиться.