Перегибать палку бывает полезно
Трубач Сергей Свора на всю жизнь запомнил первый урок игры на трубе, потому что потерял сознание.
— Я астматик, — объясняет Сергей. — Мне было пять, когда родители привели меня в музыкальную школу. На пробном уроке педагог дал мне деревянную флейту, я сделал пару выдохов — голова закружилась, потемнело в глазах. После мне сказали, что потеря сознания — это нормально.
— Как отреагировали родители?
— Им было тяжело, потому что я причинял себе боль по их воле. Но они осознанно отдали меня в музыкальную школу: понимали, что мне это полезно, ведь игра на духовых инструментах тренирует легкие, поэтому мои труды обязательно вернутся. И они вернулись. До пяти лет я не бегал, только медленно ходил, потому что в любой момент мог начаться приступ астмы. Теперь бегаю, надуваю воздушные шары и играю на самом сложном инструменте — транспонирующей трубе.
— А педагог?
— Антон Иванович Боронецкий, мой первый наставник в Радужном, наделен железным терпением. Когда я учился в четвертом или пятом классе, то перехотел заниматься музыкой. Полгода проходил мимо музыкальной школы. И мастерски подделывал подпись Антона Ивановича в дневнике. Помню, как-то пришел домой с переписанным заданием и подписью Боронецкого. А мама разговаривала с ним по телефону. Потом положила трубку и спросила: «Ну как занятие прошло?» Я ответил, что нормально, вот задание дали. Она нахмурилась. «Ты знаешь, с кем я сейчас разговаривала? — Догадываюсь». Мне тогда влетело. Через две недели был отчетный концерт, за эти 14 дней выучил полугодовую программу и выступил.
Антон Иванович — избирательный человек. То, что он взялся за меня, уже многое значило. Меня хотели выпустить из музыкальной школы в седьмом классе, но 12-летний выпускник — это странно. Поэтому меня оставляли на второй год, устроили работать в оркестр. Первые деньги за выступления платили маме.
— Каким было ваше первое выступление?
— Первое не вспомню, а вот самое яркое — да. Я должен был играть на трубе в центре реабилитации детей-инвалидов. Допустим, концерт 10 декабря, а 8 декабря я падаю с горки и рассекаю висок, меня везут в больницу и зашивают без анестезии, потому что с анестезией я могу выключиться и больше не включиться — астма, непредвиденная реакция на любые медикаменты. Помню свою панику из-за шприца. Я головой мотал, не знаю, как врачи ловили… В день концерта на мне была толстая повязка, из-за которой не налезала солдатская каска. Несмотря на это, я сыграл.
— А какой была реакция зала?
— Я не обращаю внимания на зрителей. В детстве мне было все равно, а сейчас тем более. Рассчитывать на зал — это одно из гиблых предрассудков. Музыкант не может в точности угадать реакцию. Может, ты выйдешь и сыграешь плохо, а людям понравится. Сыграешь хорошо — не понравится. Плохо или хорошо — решает сам музыкант. Мы показываем конечный результат. Играю только для себя.
— Что бы вы посоветовали родителям астматиков?
— Нельзя бояться перегибать палку. Eсли ребенок астматик, то родители жалеют его и разрешают расслабиться. Ничего хорошего из этого не выйдет, при любом удобном случае он будет говорить: не могу, мне плохо. А музыка — это долгая и кропотливая работа. Я это понял, когда поступил в колледж-интернат для одаренных детей в Ханты-Мансийске. Моим педагогом был учитель Максима Фадеева, лучший джазмен современности Александр Александрович Галушко. На занятиях гармонии, теории и сольфеджио ломал восприятие музыки, профессии и жизни. Многие ученики после его пар забирали документы, потому что не выдерживали эмоционального давления. Помню себя после пар Галушко: я выходил из кабинета с высоко задранной головой. Eсли опущу, то слезы потекут градом. Было очень больно и обидно за себя, думал: ну почему я такой глупый?
— Как справлялись с этим?
— Принимал свою глупость и необразованность. Саныч, так мы называли его между собой, сначала занимался со мной только трубой, а потом записал на хор. Я был зажатым человеком из серии «пожалуйста, не трогайте меня». Вокал и коммуникация стали отличными инструментами в этой борьбе. Пока я не заболел звездной болезнью…
— И как она проявилась?
— В 18 лет меня пригласили петь на клиросе в церкви. Это были первые вокальные выступления. И вот из-за этого мы закусились с Санычем. Он сказал, что я не так хорош, как думаю. Извините, меня же на клирос позвали, там денежку платят, еще и по профессии работаю. В смысле не так хорош? Я ответил, что он меня недооценивает. Галушко говорит: «Eсли ты будешь со мной таким тоном разговаривать, то я с тобой перестану заниматься. Кто на тебя время тратить будет?» Я сказал, что найду кого-нибудь в церкви. Саныч промолчал. Через две недели вдруг звонок, работодатель говорит: «Слушайте, Сергей, мы тут посовещались и решили, что больше не нуждаемся в вашем вокале». Так меня выгнали с работы по телефону. Я купил бутылку коньяка и извинился перед Галушко.
— После увольнения не хотелось уйти из музыки?
— Я столько раз сталкивался с этим чувством, что в нем нет ничего удивительного. Меня всегда останавливала мысль: неужели я, потративший кучу времени на музыку, могу из нее уйти? И еще: что я еще умею? Я как был астматиком, так им и остался. О работе руками лучше не говорить: я вентилятор-то кое-как на прошлой неделе собрал…
— А как вы оказались в Тюмени?
— Мои родители переехали сюда, а я после окончания колледжа последовал за ними. Поступил в институт культуры. Город познакомил меня с действительно крутыми людьми! Попал на «Набережник», устроился трубачом в музыкальную группу, играю в барах, записываю треки. В Тюмени начал писать стихи — выплескивать свои чувства на бумагу. Запустил фотопроект «Интервью эмоций»: моделям нужно сыграть на камеру разные эмоции. Фотографии нигде не учился, вдохновили новые друзья.
— Где сильнее отражаются ваши чувства: в стихах или в музыке?
— В стихах, потому что музыка — это математика, в ней надо думать мозгами, а не чувствами. Eсли поэт может поставить свое творчество на паузу и о чем-то подумать, то музыкант работает в процессе песни. Времени думать нет: в голове всегда должны быть схемы и числа. Нужно понимать, что будет дальше и куда пойдет мелодия, даже если ты ее не знаешь. Тогда и другим музыкантам можно подыграть.
— У вас нет ощущения, что вы переросли Тюмень в музыкальном плане? Все-таки провинция…
— Тюмень себя не исчерпала. Говорят, что в нашем городе можно дойти до определенного уровня — и на этом все, могучие люди, от которых можно что-то взять, заканчиваются. Здесь я стал человеком, который чего-то стоит. А чего именно стою — пока неизвестно.
ФОТА ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА
***
фото: Сергей Свора.