«Командиры»
Виктор Югринов:
«…война учит меньше ошибаться…»
(Виктор Югринов был командиром взвода «сорокапяток», после ранения назначен старшим офицером батареи. Командиром батареи стал в июле 1942 года, потом начальником штаба дивизиона, заместителем начальника штаба полка, начальником разведки, и в 1944 году, в мае, командиром дивизиона.)
Самое трудное для командира в том, чтобы принять правильное решение. Предположим, нужно вывести дивизион на прямую наводку. То ли я вывожу весь дивизион сразу, то ли я выведу сначала одну батарею, а может быть, один взвод, который создаст мне возможность прикрыть вывод всех остальных батарей?
Мой сосед слева принял решение выводить весь дивизион. Мы были на конной тяге, и он смог вывести всего одну батарею, всего четыре орудия, потому что всех остальных постреляли. Я же выслал сначала седьмую батарею Душенина. Душенин вывел поорудийно, занял огневую позицию, начал кое-что давить. Я под его прикрытием начал выводить вторую батарею, потом и третью. Отвлек внимание — вот и все.
Правда, из 7-й одно орудие вывели из строя, но все остальные мои батареи заняли огневые позиции, были готовы к выполнению задачи. В конечном счете, сохранность жизни людей, которыми ты командуешь, — это тоже не менее важная задача деятельности любого командира.
Как-то направил я командира взвода Зинченко занять НП, и он решил, что самая выгодная точка для НП — высота. Была высотка на задах деревни, ну вот он ее и выбрал. Я выполз на эту сопку. Сопка выдающаяся, и если Там немножко зашевелиться, то непременно накроет артиллерийский огонь… Мы опустились ниже. Обзор стал немножечко хуже, но вместе с тем мы оказались на переднем скате, ну и на этой высоте сделали ложный НП, чтобы посмотреть, что будет. Ну и получилось то, что и должно было произойти. Немцы как увидели, что мы шевелимся, и по этой сопке начались огневые налеты. Eстественно, были бы потери.
.. .До конца войны я был в действующей армии и постоянно находился в напряжении. Не только с точки зрения быть или не быть, а с точки зрения той ответственности, которая на тебе лежит. Об этом ты думаешь сегодня, об этом ты думаешь завтра. Война — тяжелая вещь, но в то же время и хорошая школа. Война учит меньше ошибаться. Война учит меньше принимать волевых решений. Война учит принимать решения и проводить их в жизнь, исходя из реальной обстановки.
Дивизии, соединения, которые участвовали в окружении немецкой 16-й армии, всю войну пробыли в болотах Северо-Западного фронта и похвастать им участием в крупных, известных всем операциях нельзя… О чем вспоминают? Они вспоминают о тяготах и лишениях, которые они там перенесли. Разве могут другие фронты поделиться таким опытом, как занятие обороны на болоте?
И на Северо-Западном в принципе была такая же работа, как на любом другом. А ведь мы там вели действия, заставляющие противника держать войска в этом котле в течение долгого времени. Иногда было сообщение Совинформбюро, что тут «имели место бои местного значения». Но для меня, для взводного, какое имеет значение — бой местного значения или бой, определяющий крупную операцию? Мой-то взвод все равно наступает, мой-то взвод все равно должен задачу выполнить, солдаты мои гибнут…
Михаил Гринев:
«. . . это был кошмарный день…»
(Под Сталинградом Гринев командовал танковым взводом. Потом — ротой. На Курской дуге командовал танковой ротой.)
Мне пришлось на танке пройти от Сталинграда до Берлина. Вы знаете, когда кончались боеприпасы, наши танкисты шли на таран. Ох, таран мы применяли под Сталинградом. Таран себя оправдывал. Мы приловчились бить немцам по звездочкам, по ленивцам, в борт и, несмотря на то, что их танки, я помню «пантеры», — большие танки. Тридцатьчетверка как с ходу даст по звездочке, он крутится на одном месте.
У нас техника была неплохая. Но «тигры» — это… Это было страшно, а потом приловчились, и они горели, потому что они были на бензине, наши приспособились бросать бутылки с горючей смесью, и они горели превосходно.
Когда пришлось пополнять боевой техникой наше подразделение, то мне был приказ с затонувшей баржи погрузить танки и доставить их на линию огня. Это километров 70 по реке. Нам пришлось выгрузить эти танки и доставить на противоположный берег, сюда, к Красноармейску.
Район Сталинграда до 22 августа горел как свеча, невозможно было переехать через Волгу. Горела вода, потому что нефть плыла по реке и горела. Я помню, когда я переправился, установил связь с полковником Житневым — он говорит: «Давай под прикрытием ночи переправляй танки! А на чем переправлять? Нашли баржу. Соорудили сами из бензиновых бочек паром и по одному танку переправляли в течение ночи. А он, немец, развешивал осветительные лампы над рекой, и пулеметный огонь с самолетов.
22 августа — это был кошмарный день, шли «юнкерсы», эшелон за эшелоном, которые бомбили, зажигали город. Я переправлял танки по Волге, а рядом шел теплоход с детьми из Сталинграда на противоположный берег. И вот, я помню, этот теплоход юнкерсы бомбили, заранее видя, что там дети переправляются. Три тысячи детей! И этот теплоход был потоплен вместе с детьми…
Танки нам удалось переправить, это было большим подспорьем для обороны города. Когда эти танки пришли на передний край, я доложил полковнику Житневу, он прямо-таки расцеловал меня. Говорит: «Спасибо, Гринев!»
Александр Бушуев:
«. я попросил огня «Катюш» на себя…»
(Бушуев на войне был лейтенантом. Командиром пулеметного взвода.)
… Никогда я не ходил в штыковую атаку до этого. И пулеметчикам вроде бы не положено этим заниматься. Вдруг из-за кустов на нас налетела большая группа с ножами, с огромными ножами, как сейчас помню, под названием «Ailes fur Deusch- land», двухлезовые ножи. Это головорезы, эсэсовцы. У меня группа была всего человек 18- 20, как сейчас помню. И мы с криками «Ура!» рванулись и ошеломили их своей дерзостью. Это очень трудный такой момент, я сознавал, на верную гибель мы пошли. Однако нет, мы их отбросили. Они начали вновь атаковать. Я попросил огня на себя… Старшему начальнику послал записку с посыльным, чтобы нас обстреляли наши «Катюши», чтобы отрезали немцев. Дал координаты — где немцы, а где мы. Когда я был в окопе и рвались снаряды «Катюши», и мы все в окопах лежали, слушали это завывание с радостью, и когда визжали осколки… — ну, я не знаю, как передать. Заикаться некоторые стали — вот как. От своего огня…