И что за охота благодетельствовать тем, которые… плюют на это?
(Родион Раскольников, «Преступление и наказание»)
Такая культурная жизнь
И как писать о премьере в нашем гос. театре драмы и комедии, если половина зрителей покинула зал в антракте, а вторая осталась? Более того, хлопала так сосредоточенно и стоя, что стало похоже на трансляции партийных съездов. Только взамен политбюро ответные хлопки с сосредоточенными лицами вершили актеры во главе с квартальным и приставами и присоединившимися к ним петербургским режиссером В. Ткачом и директором театра.
Как писать о премьере, когда первые реплики почти не были слышны, а многие свои разборки герои вершили чуть ли не в «карманах» (профессиональный театральный жаргон. Обозначает подсобное помещение для декораций)?
Как писать о премьере, если в ходе беглого обмена мнениями с журналистской братией и завсегдатаями одна часть назвала мой экспресс-анализ попыткой натянуть тришкин кафтан на голое тело дебютанта (М. Заец), игравшего Родиона Романовича Раскольникова, другая — доцентским словоблудием филолога, вечно притягивающего «консепсии» к тому, что и так понятно?
Как писать о премьере, входе которой, забыв про режиссерские модерн-установки, добротно, психологически реалистично, в, манере хорошей российской театральной традиции, вкусно и эмоционально емко сыграли-прожили умный и элегантный Р. Нагорничных (Порфирий Петрович), пронзительная и легкая в трагедии, ангельски недостижимая Т. Пестова (Катерина Ивановна), упоенный садизмом, заглянувший в бездну В. Орел (Свидригайлов), удачливый ловец «несчастных человеков» А. Волошенко (Лужин)…?
Как писать о премьере, в которой не нашлось места многим талантливым актерам тюменского театра? Хотя бы А. Бузинскому, чья эстетическая пластика и игровая моторность были бы кстати в ТАКОЙ пьесе? Ибо она, как никогда, его. И другие актеры зря забыты.
И все же — под свист, хохот, оскорбления всех недовольных, всех, подозревающих меня в том, что мне не уйти от провинциальной обреченности местного критика — положительной в целом оценки спектакля, я напишу СВОE, честное, пусть субъективное…
Ох, не прост этот В. Ткач, автор инсценировки романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» и постановщик. Обвел всех вокруг пальца, «шугал» журналистов. Только Сергею Белозерских, коллеге и пом. глы-режа по лит. работе, дал пространное интервью, в котором еще больше сгустил дымовую завесу. Мол, он пишет свое по роману Достоевского для сцены, не боится упреков в эклектике, в смешении разновидовых жанров готовящегося действа. Мол, интереснее игра самих форм, а искусство мало кого воспитывает и вряд ли адекватно социумным токам эпохи…
А сам взял да и поставил наисовременнейшую трагедию — о больной России, о нас, унижаемых и оскорбляемых, стремительно теряющих последние остатки совести и человечности. И все это в пророческой миссии текстов Достоевского есть. По обличительной тональности спектакль очень похож на документальные фильмы С. Говорухина.
Вот и понятно, почему невнятен и схож с испсиховавшимся «анфан террибль» (ужасное дитя) студент Раскольников в тюменской версии. А вы представьте себе нормального молодого человека наших дней, у которого остались еще «комплексы» порядочности и желания честно стать человеком с достатком. Которому почти пять лет обещают, что он (с вузовским дипломом) станет опорой свободной и богатой страны в образе среднего класса.
А реально он мечется в лихорадке на раздрызганной кровати в комнате-камере мрачного доходного петербургского дома, более похожего на тюрьму. Герой поселен режиссером посреди ада, вся сцена обнажена, даже та ее подсобная часть, которая всегда прикрыта задником. Ваш взгляд упирается в грубую кладку, тупые, затертые пылью и копотью кирпичи бесстыдно свидетельствуют: вот она, нагая, без прикрас, обворованная и бессердечная Россия — та и эта, сегодняшняя. А посередине дыра, там — тьма, там еще страшнее. Туда заглядывают герои. Их туда никто не гонит -сами пойдем.
Кругом сцены (мастерская работа сценографов, художника, всей постановочной части) — станок из металлических строительных лесов — черных лестниц, перил с провалами, через которые, кто как, прыгают герои. Это — лес нашей неустроенной, все более сползающей в бездну жизни. Тут живут (мыкаются) Мармеладовы.
Eще ниже — на последнем круге ада — меблировка полицейского участка, тем более нелепая и кичливая, ибо символика ее — прикрывать видимостью порядка всеобщий хаос и бедлам. Именно тут Порфирий Петрович ведет свой философско-психологический диалог с Раскольниковым. Спасибо Вам, В. Ткач. Вот также я принужден беседовать с молодыми людьми — студентами этих лет об искусствах, а рядом коллегу О. Усминского вытаскивают в коридор крутые ребята, ровесники спорящих, и бьют его в кровь, в смак, в зверином раже новых хозяев жизни. Посмотрите на «мерседесы», прыгающие по тюменским ухабам. Таков и этот поединок следователя и студента-убивца. Страшен он до жути, ибо рубище нашего «Наполеона» — кричащий фон для безупречного костюма Порфирия Петровича. В версии В. Ткача сам Родион мучительно восходит к суду над собой, все более наполняя его христианским смыслом. Ибо сказано в «Послании к римлянам» Св. Апостола Павла (3, 28): «… что человек оправдывается верою, независимо от дел закона».
Вот почему почти на авансцене возвышается символическая лестница в небо — выход из земного ада. На половине маршей горит свеча, горит весь спектакль. Красной нитью проходит в нем Eвангельское чудо о воскрешении Лазаря. В согласии с идеей русского философа и поэта — предтечи «серебряного века» Вл. Соловьева (о женственно-софийном лике России) кубинце, готовому к Покаянию, спускается Соня Мармеладова (дебютантка Ю. Шкуренко) и читает ему эту библейскую историю.
Да, мы мертвы, как бы убеждают нас актеры и режиссер, нет прощения за пролитую кровь. Но есть надежда, что выберемся из ада, но уже без новой крови. А если будет она — тогда всем конец…
В финале все общество из романа устраивается на знакомых лесах — все пары чистых и нечистых, вся отечественная история, ибо каждый из героев и подлецов наследует ее памятные гены. И перед всем российским миром он произносит свой приговор-признание… Кому и чему вы хлопали, судари, господа, товарищи?!
Со временем Тюмень поймет, какой значительный и оригинальный спектакль-суд свершен в ней. А школьникам полезно сходить. Все основные линии романа сохранены. И разговоры про «тварь я дрожащая, или право имею?», про философию жизни есть. Как и истории Мармеладовых, Лужина, Свидригайлова. Eсть и убийство старухи-процентщицы и сестры ее Eлизаветы Ивановны. И горькая жизнь сестры и матери главного героя.
Выразительны и свежи многие мизансцены, игровой и эмоциональный посыл зрителю в момент сумасшествия Катерины Ивановны, перекресток с голосами, выясняющими отношения и новость об убийстве. Театральные ветры Балтики, дующие сегодня, долетели и до нас, но не рассеяли самобытности постановщика. Вот только долго ли проживет этот спектакль?
***
фото: