День рождения
Рассказ
И кто придумал — вставать на работу в такую рань! Занавеска на окне чуть заметно колышется, струйки холода сбегают по подоконнику вниз, на лежащие под кроватью тапочки. О том, чтобы надеть их, не может быть и речи.
Мать на кухне растапливает печь. Сейчас будет нарочито громко ругать кота, греметь кастрюлями. Потом заведет на полную катушку будильник, поднесет к самому уху… Так и есть. Скрипнула половица…
— Да встал я, встал! — резко откинув одеяло, Колька соскакивает с постели, торопливо натягивает брюки и бежит к умывальнику. В дверях неожиданно замечает, что ненавистного будильника в руках у матери нет, а в глазах ее, усталых и строгих, светится ласковый огонек. Мать протягивает руки, нагибает к себе Колькину голову и мягко целует в щеку сухими потрескавшимися губами.
— Ты чего, ма? — изумленно спрашивает Колька, невольно напрягая шею.
— С днем рождения, сынок! Приходи пораньше, я пельмешков постряпаю, — говорит мать. Но, вспомнив о чем-то и будто испугавшись, нерешительно добавляет:
— Пригласи кого из дружков… Колька спешно проглатывает бутерброд, в прихожей набрасывает пальто, нахлобучивает по глаза шапку и молча выходит. Вместе с клубами морозного пара долетает до матери короткое:
— Не жди, ма! Дела!.. Оставшись в доме одна, мать
минуту-другую растерянно прислушивалась к шагам под окном. Затем бессильно прислонилась к стене и тихо завыла — без слез, без причитаний, тоскливо. С таким надрывом в груди, что старый Васька спрыгнул с табуретки и потерся худыми боками о ноги, словно утешая.
Впервые Колька спросил об отце годика в четыре:
— А где папа? Что ли его нет? А почему у других мальчиков есть?
Она знала — рано или поздно придется ей отвечать. Но отчего-то растерялась, не сразу нашлась, нагородила какую-то чушь насчет командировки. Тут к дому подъехала машина. Хлопнула калитка. Колька в одной рубашонке выскочил за порог, радостно закричал:
— Папка! Мой папка приехал! Шофер, молодой парень, смутившись, спросил:
— Вы дрова выписывали?
Колька в тот вечер плакал долго и безутешно. С ним плакала и она. А спустя несколько лет, когда появился над верхней Кольки-ной губой первый пушок, они почти перестали понимать друг друга.
* * *
Колькины друзья жили беззаботно и легко. Что с того, что они были много старше! У них всегда были деньги, которые они тратили как хотели. Они любили повторять мудреную фразу: «Мы противники тенденции парадоксальных иллюзий!» При этом громко смеялись, а пуще всех смеялся Рудольф Аполлинарьевич, сверкая золотыми зубами. В пестрой этой компании к каждому его слову прислушивались внимательно. До Кольки не всегда доходил смысл того, о чем говорил Рудольф. Многое в его речах откровенно не нравилось… Зато теперь не надо было гадать по вечерам, куда пойти и как провести время.
Собирались на углу, возле ресторана. Выйдя с завода, Колька уже заставал здесь долговязого Симу или маленького Шустрого, паренька с припухшими веками и неистребимой привычкой грызть ногти. Сима и Шустрый хмуро смотрели на снующих прохожих, заметно оживлялись при виде хорошеньких девчонок. Чуть позднее приходили Валет, Чибис,а с ними Нинка-модница и Кроха, рослая девица с низким от постоянного курения голосом. Последним приезжал на такси Рудольф Аполлинарьевич.
— Привет, аллигаторы! — восклицал он и делал широкий жест в сторону ресторанного крылечка.
В уютном зале сдвигали два стола. Гуляли широко, с размахом, до самого закрытия. Колька всю получку отдавал матери, поэтому экономил на обедах. Протянутые им жалкие купюры Рудольф Аполлинарьевич всегда опускал обратно в его карман, снисходительно улыбаясь:
— Пролетарии у меня в гостях! Я угощаю!
После третьей рюмки Чибис заводил разговор о смысле жизни.
— Вот ты — кто? — пьяно тыкал он в грудь Симу. И сам отвечал:
— Нуль! И я теперь никто. А был классным гравером. Гравер — что! Ты еще не знаешь, какой художник из меня мог получиться…
— Осколок Пикассо! — ехидно вставлял Сима. На что Чибис сжимал кулаки, бросал на него яростный взгляд, но, передумав, умолкал и надолго замыкался в себе.
Колька знал, что Чибис работает грузчиком на вокзале. Глядя на его грубые, исцарапанные пальцы, надо было обладать пылким воображением, чтобы представить их держащими резец или хрупкую кисть. Но Колька все равно соглашался, делал вид, будто верит. Непонятно почему, но он жалел Чибиса, который отличался от остальных умением задуматься, взглянуть на себя со стороны и тихо ненавидеть «прожигателей жизни».
Однажды Рудольф Аполлинарьевич попросил Кольку оказать маленькую услугу, сказав, между прочим, что это и будет платой за угощение. Просьба оказалась пустяковой: выточить две маленькие детали по простенькому чертежу. Колька справился с заданием за два обеденных перерыва.
Рудольф Аполлинарьевич, оценив работу, потрепал Кольку по плечу и возмущенно воскликнул:
— С такой светлой головой и золотыми руками — и все еще в учениках? Чудовищно! Вот, брат, порядки на заводе… Способные юноши влачат просто нищенское существование, получая гроши. Бестолочи стоят у штурвала этой махины и загребают бешеные деньги, не ударив палец о палец. Верно я говорю?
В тот вечер Колька добрался домой из ресторана лишь глубокой ночью. Мать сидела на кухне у окна. Увидев пьяного сына, она медленно встала, на лице появилось мучительное выражение.
— Только без этих… истерик, ма! Я уже взрослый. И вообще… — Колька скинул ботинки, дошел до постели и тотчас уснул.
Мать остаток ночи просидела возле него, маленькая и жалкая, совсем не похожая на ту русоголовую девушку Таню, что смотрела с фотокарточки на комоде.
…В обед Кольку неожиданно кто-то вызвал на проходную. Оказалось — Чибис!
— Ты отпроситься с работы можешь? — почему-то озираясь, спросил он. — Разговор есть серьезный…
Они молча прошагали почти до самого кладбища. Чибис завел Кольку во двор захудалого домика:
— Здесь я живу, — пояснил мимоходом. Присели на маленькой кухне. Чибис заварил кофе. Закурил и только потом сказал:
— Не надо больше тебе к ресторану ходить. Совсем не надо.
— Не понял…
-Поясню. Помнишь тех студенток вчера, за соседним столиком? Впрочем, ты уже тепленький был… Так вот, покалечил их Рудик, обеих. Заманил к себе, они с Симой стали к ним приставать. А когда те ляпнули, что заявят, Рудик выстрелил. Ты детали ему вытачивал, а он пистолет собирал…
Колька сидел бледный, чувствуя, как предательски дрожат руки. Потом засуетился:
— Надо что-то делать, кому-то сказать…
— Соседи сразу милицию вызвали и «неотложку», девчонок в больницу отвезли вовремя. Рудик с Симой смотались, ищут их. Я тебе давно хотел сказать: не путайся ты с нами, мы люди пропащие! А у тебя жизнь впереди. Думаешь, чего я с ними? Имел по молодости грешок, боялся, что Рудик или Сима сболтнут. Теперь мне уже не страшно, только совестно. А вот остальные — Нинка, Валет, — они боятся. Рудик умеет в руках держать, они у него длинные. Знал бы ты, как все надоело до чертиков!
Чибис опустил голову, пепел от сигареты упал на брюки.
— У меня сегодня день рождения, — вдруг, без всякой связи, произнес Колька. — Мать пельменей настряпала. Я тебя приглашаю.
Чибис словно вышел из забытья, недоуменно посмотрел на него. Затем хлопнул себя по колену, встал и, глядя куда-то вдаль, решительно сказал:
— Будем считать, что день рождения сегодня не только у тебя!
Он прошел в комнату, вернулся и протянул Кольке большую картину в самодельной рамке: на горизонте вставало солнце, розовые его лучи нежно касались верхушек деревьев, юноша и девушка бежали ему навстречу, взявшись за руки…
— Поздравляю. Это тебе.
— Спасибо, Чи…
— Ленькой меня звать. А клички — Рудик мастак был придумывать.
— Спасибо, Леонид. Пойдем, я тебя с матерью познакомлю. Она у меня славная! Да ты и сам увидишь.