Гришка Отрепьев
— Буква «м» — это сломанная табуретка, буква «п» — табуретка целая, — внушает мне юное создание, случайный собеседник, и всматривается в глаза, будто определяет степень моей сообразительности.
Мне вспоминается собственный языковед таких же лет. Захожу в его комнату, он сидит за столом и плачет. Что случилось?
— Такая интересная книга, атак плохо написана!
Eму доступны и более сложные понятия.
Он еще плохо ходил, плохо разговаривал, а поздно-поздно вечером появился передо мною с глазами, полными слез, залез на колени:
— Знаешь, папа, я урму, ты урмешь, мама урмет, бабушка с дедушкой урмут, все урмут, — и припал к плечу, подавленный, тяжелый.
А мне подумалось: он, что ли, всерьез об этом?!
Потом он ловил рыбу — примораживал хвост, как волк в сказке, только не в проруби, в луже. Потом видел пустой автобусу подъезда и вбегал в дом с известием:
— Бабушка, я нашел автобус!
У него золотистые волосы и черные глаза. А родился он с синими.
— Черные потому, что много ем шоколада, — оправдывался.
Присвоили мне очередное звание.
— Папа, пусть тебе начальники вернут старое, — говорит Сева.
— Почему?
— Потому что майор — это как столб, а подполковник — будто столб с подпорками.
Он не любит, когда о нем рассказывают, замыкается. В разговоре все меньше остается непосредственности, но все-таки остается.
— Папа, пойдем завтра в ложный магазин.
— Это где все ложно? Покупаешь велосипед, а это гладильная доска, покупаешь фонарик, а это эскимо?
— Нет, где ложками торгуют.
Eго друг сломал в садике чайную ложку, надо было выручать друга.
Над городом растворяется иммерсионный след истребителя-перехватчика. У Севки рождаются военные мысли:
— Самолет быстрей, чем гонка вооружений?
«Господи, с каких же лет дети в круге наших забот?!» — подумалось мне.
— Скорости у них разные, но одинаково высокие.
Не знаю, понял ли он что, но тут же спросил:
— А что такое нейтронная бомба?
Я объяснял, а его рука искала мою руку, нашла и притихла в ней.
— Знаешь, папа, — перебил он, — когда я стану солдатом, переоденусь в их форму, возьму канистру с керосином, проберусь, где у них эта бомба, оболью все и подожгу! Пусть люди ничего не боятся.
Я сжимаю маленькую ладошку и слышу, как токает его маленькое сердце.
На улице жара, дети кучкуются у лотков с мороженым. Севка говорит что-то наподобие:
По газонам городка
Разбросаю облака:
Пусть мальчишки топчутся
По прохладе облачной.
И вдруг срывается, бежит по тротуару, неумелый, несогласованный: ноги отдельно и руки отдельно. Как-то ему будет в жизни?
…Со знакомой бортпроводницей он опять улетает на лето к бабушке, на Черное море. Командир корабля в полете подходит к нему, спрашивает, как звать, мол, в который раз летишь, а мы не знакомы.
— Гришка Отрепьев, — отвечает Севка.