Великие братаны
1
По обеим сторонам тракта стояли старинной посадки кусты желтой акации и клены. Тракт часто ремонтировали — отсыпали и присыпали, но обязательными оставались: профиль — проезжая часть, кювет, широкий бордюр, опять кювет, а уж за ним — насаждения.
Я родился в Ишиме и долгое время ходил под фамилией «Дорстройский». Наш дом стоял напротив Дома пионеров, слева — горкомхоз, справа — трест совхозов. Горкомхоз и наш дом — деревянные двухэтажные, Дом пионеров и трест совхозов — двухэтажные каменные. Двором мы граничили со двором дорожно-строительного управления — местом работы отца. Каретный сарай, конный двор, место стоянки тракторов, скреперов, грейдеров — чего только не было в этом дворе. А рабочий люд — мужчины, оставшиеся от интернациональных революционных лет: чехи — я до сих пор помню маленького человечка Рудольфа Энгеля, в железных очках, с большими усами, густым хрипловатым басом; китайца Володю, который говорил о потерян-, ной лошади: «Лошака убежи еса», а мы, малышня, дразнили его: «Ходя, соли надо?» Я уже не понимаю «соли» этой дразнилки. Венгры, немцы и много поляков. «Пшепрашем, панове!» Наш дом называли «пшеками», а отец в застолье пел «Eще Польска не сгинела» и «Мы млодзи».
По улицам города величественно вышагивали верблюды, на которых к базарным дням приезжали в Ишим кыргызы. («Киргизы» — исправляли меня в школе. Теперь опять «кыргызы»).
2
Все дальше далекого: я мало что помню из времени перед войной, из военного времени.
На белой фарфоровой солонке красные буквы «РККА» — Рабоче-Крестьянская Красная Армия.
— Мать работала в воинской части? — спрашиваю у тетки. У тетки потому, что матери давно нет в живых, а у отца о таком спрашивать бесполезно: солонка вспомнилась в разговоре через 50 с лишним лет после того, как она появилась в доме.
— Нет, — отвечает тетка, — твой дядя Григорий был врачом ишимского полка, ты ходил с ним в столовую снимать пробу, там тебе ее и подарили.
Вот так. О дяде-военвраче я впервые узнаю через те же пятьдесят с лишним лет.
А полк помню. Наша голопузая ватага пристраивалась к хвосту колонны марширующих солдат, шла за нею в пыли через город и реку в Синицинский бор.
Потом началась война.
Шоферская братия баловала меня, катала на большие расстояния, передавала знакомым встречным для возвращения домой. Моим любимцем был пожилых лет шофер, имя которого я из великой гордости присоединял к своему. Когда спрашивали, как меня звать, я отвечал:
— Толя Силя Ван Илич. Похоронка в наш дом на него пришла первой.
Отца по службе перевели в село Безрухово. Церковь, кузница, маслозавод с холодильником, В этом селе некогда родился П.П.Eршов, всемирно известный русский поэт.
Деревня нищенствовала, голодала, собирала на полях прошлогодние колоски, выкапывала в огородах случайно оставшуюся под зиму картошку.
Было много эвакуированных. Ленинградец Котька Eршов стал моим другом. Александр Александрович и Александра Александровна — звали его родителей.
Отец — дорожный мастер — потихоньку ругал власти, неразумно, по его мнению, тратившие деньги на ремонт дороги:
— Eсли их перевести в медяки, можно весь тракт от Москвы до Владивостока вымостить.
Деньги в медяки не переводили, дорога часто была непроезжей, шлагбаум закрывал проезд автомобилям, а шоферов и редких пассажиров препровождал в наш дом, где они много курили и говорили. Конечно, о войне. Разговоры в первый год были тяжелые, полушепотные, потом — будто со вздохом облегчения. А этот молодой мужчина, на прямых ногах расхаживающий по горнице, просто торжествовал: «Победа не за горами, врага бьем повсюду, а тут и помощь к нам подоспела: Великобратания — Великие Братаны! — вступила в дело! Гитлеру скорый капут!» Меня так поразили эти «Великие Братаны», что я даже упрекать себя стал: как сам-то не догадался о них!.. Меня, выбежавшего встречать въехавшие во двор высокие машины, подхватил под мышки солдат в белом полушубке и такой же каске, высоко подбросил вверх. Я тогда подумал, какой он большой и сильный и что мы обязательно победим. А машины назывались «студебеккеры» — также, как мои широкие американские лыжи, хотя их еще называли «дизели», так же назывались и мои солдатские американские ботинки с высокой шнуровкой и вечными подошвами. Все это вмещалось в одно понятие — Великие Братаны.
4
Проездом с Балтики на Тихий океан у нас побывал дядька — ослепительный моряк — в орденах и при кортике. Свозил меня в Ишим. Столько покалеченных мужчин увидел я на рынке. Люди с оторванными кистями рук захватывали раздвоенными культями стаканы с самогоном и опрокидывали их в рот. Стучали гармошки, пелись военно-нищенские песни.
Мы пошли в кино. Дядька встретил школьного друга — танкиста- майора с обожженным лицом. Они прихватили с собой в кино бидончик. Распивали его, сидя за столиком перед экраном, вспоминали войну и школу. Зал исправлял рассказчиков, если они что-нибудь путали.
Фильм начался только тогда, когда они сошли со сцены с пустым бидончиком…
А потом было раннее утро. Наша почтальонка бегала из улицы в улицу и кричала:
— Победа! Победа! Победа!