Атомная бомба и покаяние
Наш мир, я часто думаю об этом, достаточно безумен.
Вы только вдумайтесь: в эти дни человечество отмечает пятидесятую годовщину с того дня, как американский бомбардировщик «Энола Гей» сбросил на Хиросиму первую в истории атомную бомбу. А еще через пару дней — вторую, на Нагасаки. И отмечает по-разному.
Японский император Акихито выехал на место взрыва и встречался с жертвами и детьми жертв этой бомбардировки. Японский премьер официально попросил прощения у японских граждан за то, что правительство (в котором он лично не состоял) не спасло их от трагедии. Правда, говорят, что «наугрызавшиеся» за 50 лет американцы сегодня в массе ближе к официальной точке зрения времен Трумэна, когда утверждалось, что «Малыш» и «Толстяк» (так ласково звали первые бомбы) приблизили окончание второй мировой войны.
Но речь не о японцах и не об американцах. Речь о покаянии.
Я не помню, чтобы в нашем веке и в нашей стране прозвучали слова покаяния. Разве лишь одно исключение. Когда хоронили мальчиков, погибших в Москве в августе 1991 года. Помните, Eльцин сказал тогда: «Простите вашего президента, что не уберег…»
А других примеров — нету.
Никто не просил прощения у солдат, над которыми поставили ядерный эксперимент во время Тоцких учений. Никто не просил прощения у жертв Чернобыля. Никто не вставал на колени от имени правительства в первом концлагере на Соловках. Никто не просил прощения у солдат срочной службы, перемолотых в ходе операции по молниеносному захвату Грозного. Никто не просит прощения у граждан России, оказавшихся изгоями за пределами нынешних российских границ.
Я вспоминаю и вспоминаю. И мне приходит на память германский канцлер, вставший на колени на месте бывшего гетто в Варшаве. И венок 1 сентября в маленьком немецком городке в память о погибших в разных странах летчиках из местной эскадрильи. Все чужие примеры. Все чужие.
Сейчас много говорится о восстановлении российской духовности, о возвращении христианской морали. А мораль эта немыслима была без покаяния. Более того, раскаявшийся грешник всегда был нравственно выше никогда не грешившего праведника.
Двадцатый век доставил много горя и много боли нашей стране. Вина самой страны тоже была. В послушании. В исполнительности. В служебном и неслужебном рвении. Но вина властей была куда выше. Они вели и звали. Они нацеливали и поощряли. И тихо (а иногда и шумно) сходили с исторической сцены без малейшей попытки покаяться. Без того, чтобы сказать: простите, братцы!
Обезлюдевшая, усталая, изверившаяся страна. Страна, которая даже забыла само это слово «покаяние».
…Мне трудно судить, насколько прав я, бросая такие упреки. Но ведь я один из тех, кто в детстве благодарил «товарища Сталина за наше счастливое детство» (даже конфеты были «Счастливое детство»), И это через мою жизнь протекла ядовитая река, хоть и с ласковым именем, Теча. И это я помню столько высоких слов, сказанных с высоких трибун. Но я тщетно пытаюсь найти образцы нравственности, ответственности, покаяния. Перебираю имена, даты, события. Видимо, никто из имеющих власть не считает, что он что-то должен. Мне. И таким, как я.
А как быть с теми, кому должен я сам?