Личный переводчик Сталина
(Окончание. Начало в №№ 111-112 )
Несомненно, что если я таким молодым попал в народный комиссариат внешней торговли, то прежде всего потому, что это учреждение, как и многие другие, подверглось сталинской чистке, фактически было опустошено. Срочно понадобились новые работники. В этих условиях требования оказались невысокие. Да и когда я пришел в том же 40-м в Наркоминдел, там оставалось лишь несколько человек, работавших с Чичериным и Литвиновым. Новобранцы занимали еще не остывшие места недавно репрессированных дипломатов.
Я.и потом не раз сталкивался со сталинской кадровой политикой. Как-то Сталин отправил Рузвельту телеграмму, на которую ждал быстрого ответа, но его все не было. И Молотов попросил меня выяснить, не задержалась л и телеграмма в пути. Отвечал за прохождение начальник шифровального отдела. Оказалось, что он сделал все как надо. Повинна в задержке американская сторона. Услышав мой доклад, Молотов был крайне недоволен. «Как так, Сталин распорядился найти и наказать виновных, а вы мне говорите, что виновных нет». Тут же вызвал своего первого зама Вышинского, в бытность политических процессов 30-х годов генерального прокурора СССР. И виновные почти мгновенно были найдены. Последовали соответствующие оргвыводы.
— Сейчас чаще встречается другая крайность — и есть виновные, да их не находят.
— Честно говоря, меня это тоже удивляет. Принимаются президентские указы, правительственные решения, утверждается закон. А аппарат и исполнители открыто игнорируют их.
— Исполнительская дисциплина, абсолютно немыслимая в сталинское время?
— Тогда административная система держалась на трех китах: дисциплина, страх, поощрение. Правда, были еще вера в светлое будущее и готовность безвозмездно трудиться во имя завтрашнего дня, во имя идей. Но как сказал Оскар Уайльд: «Eсли человек отдал жизнь за идею, это вовсе не означает, что он погиб за правое дело». По-прежнему возлагаются непомерные надежды не на экономические рычаги управления, а на спускаемые сверху директивы, на потоки постановлений, указов, предписаний.
— Заранее простите за вопрос, и все же: достаточны ли ваши доходы от преподавания для вполне обеспеченной жизни? Мне хотелось бы прикинуть: в состоянии ли Россия уже сегодня не обеднять собственную молодежь, упуская за границу кадры таких преподавателей?
— Профессорско-преподавательская работа приносит сравнительно небольшие гонорары. Мы с женой снимаем в Клермонте квартиру. Это дорого — 500-550 долларов. Пришлось купить машину — там это действительно не роскошь. Eжегодная страховка, перерегистрация — для нас немалые деньги. Вы спрашивали, есть ли и сегодня за океаном интерес ко мне? Eсть. Получаю много приглашений выступить. Когда в Нью-Йорке вышла моя книга, которая, изданная здесь, называлась «Как я стал переводчиком Сталина», то
в больших книжных магазинах организовали встречи с читателями, я подписывал экземпляры.
— А когда вышла в России, ничего подобного не было?
— Нет. Мне как-то даже неловко говорить о русском издании. Я получил здесь за книгу 200 долларов.
— Так это же, помимо его сенсационности, огромный по объему труд — 22 печатных листа. Сенсация оказалась «дешевой»?
— Книга долго не выходила. То бумаги не было, то еще чего-то. И на совместном российско- французском издательском предприятии «ДЭМ» еще два года назад решили рассчитаться со мной, а книгу, сказали, выпустят позже. Может, в то. время 200 долларов — это были очень большие деньги для России.
— Неужели и вам пришлось уехать из России, чтобы ощутить внимание к себе?
— Я уехал не потому, что меня тяготил недостаток общественного внимания. Работал. Писал книги. Это требовало сосредоточенности. Был постоянный источник доходов — пенсия. Получал персональную — 180 рублей. Тогда это были приличные деньги. За квартиру платил 24 рубля. Сейчас — тысяч сто. А пенсия… Год не был в России, приехал, получил аккордно около двух миллионов. Выходит в месяц в пределах 50-60 долларов. Можно здесь жить на такие деньги?
* **
Так кому же он нужнее, этот человек, очевидец и участник многих событий советской истории, вызывающих в обществе неослабевающий интерес? Где должен быть большой спрос на него? И в этот приезд, как и раньше, Валентин Бережков не получил каких-либо серьезных, конкурентоспособных предложений, связанных с его работой. Американским студентам его семинары интересны, а российским? Тем, кто учителей в уже многочисленных коммерческих вузах или в привилегированных отечественных колледжах?
Внутрироссийская невостребованность такого человека вынуждает задаться вопросом: почему и те, на кого там большой спрос, тут спросом не пользуются? Сожалеем без конца об утечке мозгов, сокрушаемся так, будто они, уехавшие, гораздо нужнее здесь, будто дело только в одном — не можем платить им такие деньги. Но, как показывает пример Бережкова, до коммерческих переговоров дело даже не доходит. Скорее всего, потому, что ставшее чем-то само собой разумеющимся интеллектуальное оскудение нашего общества, в сущности, мало кого волнует.
Давно замечено: и камни говорят, если это камни истории. Послушать их безмолвную речь, взглянуть на развалины минувших эпох, на неодушевленные свидетельства необратимого хода времени, один вид которых способен взволновать и потрясти, люди отправляются за тридевять земель. Просто взглянуть. Постоять рядом. Но камни — они и есть камни. Они скажут о былом гораздо меньше, чем человек, вошедший с морозца истории или вышедший из ее пекла.