Большое видится на расстоянье…
…а жить ему на этом свете было суждено всего тридцать лет. Он не знал свой срок, но ведал его, ибо «ключи Марии» успел подержать в руках. Он ведал и потому написал философскую элегию жизни и смерти человека, взвалил на плечи тяжкий груз вечного и бренного начал нашего бытия. И вошла она в золотой фонд шедевров мировой лирики, и лучше всех ее тягучую русскую тоску поняли и спели грузины, но было это в те времена, когда не дрожали от взрывов горы Южной Осетии и сухумские пальмы не ежились от свиста пуль.
21 сентября 1895 года по старому стилю, 3 октября по новому, ровно сто лет назад, благословила роща золотая рождение в крестьянской семье Eсениных в рязанском селе Константиново сына Сергея Александровича. «Отговорила роща золотая» для него в 1925 году, ибо был потом страшный и неуютный декабрь в Ленинграде, 27-й его день. День ухода Eсенина из земной жизни.
Вся его поэзия, по существу, — беспрерывная собственная святая служба, молитва родине о родине, в которой сорокоуст — поминовение ушедших предков, заутрени, обедни и вечери, встреча с Творцом, когда «шел Господь пытать людей в любви…» (1914). А душу есенинской лирики, по-моему, лучше многих угадал М.Горький, назвав ее звучащим органом русской природы.
В отечественной традиции — колать и раскапывать гения, искать его истоки. Авось повезет и получишь задарма то, на что не способен. Прямо-таки маниакальная страсть, -Сейчас идут во всю сласть, раскопки есенинского жизнеописания в одном из московских журналов, но у них есть вариант, когда авторы возопиют: «Бес попутал!» А лучше всего съездить в Константиново и воочию убедиться — жив, жив дух великого поэта на русской земле!
Eсения, по одной из версий, — звезда полей, неугасимый свет лампады, оберегавший душу от злых и темных сил. Eсения — сама кротость и несказанная синяя нежность уже в крестьянской (христианской) традиции предостерегает человека и не оставляет его в беде, самим собой затеянной, очищает страдания. Главный образ поэта — блудный сын, не раз пускавшийся в рискованные путешествия в большой мир, прошедший все коловращения судьбы и искушения, но всегда с покаянием возвращавшийся к Eсении — матери, хранительнице родного очага.
Таков простор и вид земной в Константиново. Я был там в 1984 г., и мерзость насильственной переделки родного есенинского гнезда не коснулась тогда главного — гармонического слияния всех наших природных живородящих сил, символики библейских откровений, зримо запечатленных черт святой Руси.
Прошел нелепую хрущобу дома культуры советского стандарта, бездарно перегородившего путь к Оке, дурацкий музей, заполненный муляжами и репродукциями и начисто лишенный живого соприкосновения с духом и судьбой поэта…
…и вышел, словно взошел на Константиновский у гор над рекой. Мощным, величавым утесом высился он над лукой быстрых вод, возносил в звонкую и прозрачную синь августовского полдня. А на той, низкой, стороне в три стороны света раскинулся золотой нескончаемый луг его детства, и дивные кони проходили к реке и пили воду. Eще дальше к горизонту луг оборачивался волнением желтеющих нив. За ними — далеко-далеко — волшебными ступенями в небо переливались зелено-синие полосы лесов, знаменуя ширь и удаль, бесконечность русского простора.
Но самое удивительное — в этом месте в такой же добрый и ясный день многие словно пересочиняют есенинские стихи о природе и людях, не оскверняющих ее: «Но более всего Любовь к родному краю Меня томила, Мучила и жгла» (1924).
В 20-е годы уже в советской России ярко разгорелись огни творчества наших крестьянских поэтов (Н.Клюев, С.Eсенин, А. Ширяевец и др.), чьи судьбы трагически и безжалостно оборвала суровая эпоха. Но они успели пропеть свои дивные стихи-песни, настоенные на травах и туманах родного фольклора, духовных стихах, колыбельных своих матерей и бабушек. Они не дали умереть среди железных маршей пролеткультовской лирики вековечным крестьянским традициям «Слова», Кольцова, Никитина, Некрасова, поэтов-суриковцев…
Сгинул в жерлах ГУЛАГа в конце 30-х годов последний из крестьянской плеяды Николай Клюев, но первые борозды-строки уже проложили смоленские ребята А.Твардовский и М.Исаковский. «Теркин» и «Враги сожгли родную хату…» прекрасно продолжили древнее ремесло в слове.
Нет, конечно же, никоим образом я не хочу зачеркнуть нашу городскую лирику, другие художественные миры и традиции. Просто за крестьянской поэзией, пока жива Россия, закреплена и дышит наша почва и судьба (Б.Пастернак), древний огонь и зарок. Ведь крестьянский путь в веках — от христианских корней нашей культуры.
И «понятен мне земли глагол, Но не стряхну я муку эту. Как отразивший в водах дол Вдруг в небе ставшую комету. Так кони не стряхнут хвостами. В хребты их пьющую луну… О если б прорасти глазами, Как эти листья, в глубину». Это есенинская «Душа грустит о небесах…»
О Eсенине сейчас пишут много. Тем более перед столетним юбилеем. Опять деятели новопочвеннической ориентации напирают на миф о самостийности поэта, мол, сам по себе развивался, интуитивно прорвался к высотам поэзии. Правда же в том, что Eсенин получил университетское гуманитарное образование на уровне всей культуры начала этого века. Цитирую словарь «Русские писатели: 1800- 1917», том 2, М., 1992: «С 1913 E. посещает занятия на ист,- филос.[офском] отд.[елении] Нар. [одного]ун-та А.Л.Шанявского (примерно до марта 1915)», стр. 241.
Надо знать и помнить, что в те годы в знак протеста против репрессий царизма и нарушения университетской автономии профессура МГУ оставила свои должности, после чего известный меценат А.Шанявский пригласил их занять кафедры открытого им частного университета. Думаю, что и дружеские отношения с выдающимся русским культурологом тех лет Р.Ивановым-Разумником не прошли даром для Eсенина.
Место великого поэта — в общем пантеоне русской культуры и литературы, любовь к нему всенародна и не подлежит зачислению на чей- то исключительный счет.