Угадайте темную лошадку!
В среду вечером показывали по телевизору «Пресс-клуб». Московские газетные и телевизионные зубры мусолили портреты лидеров партий, фракций и блоков, играли в выборы президента.
Было в меру скучно. Потому что именитые коллеги тасовали все те же, несколько поистершиеся за только что прошедшую избирательную кампанию, имена. Eльцин-Жириновский-Лебедь-Явлинский-Рыбкин-Зюганов-Горбачев… Или — Зюганов-Eльцин-Жириновский-Явлинский-Лебедь-Черномырдин-Лужков… И гадали, и крутили — кто пройдет во второй тур, расколется ли компартия, на подъеме ли Явлинский или, наоборот, в падении? Eсть ли что-то за душой у бывшего генерала Лебедя, кроме «смирно!» и «равняйсь»?
Лишь кое-кто изредка вопрошал: а не появится ли какая-то «темная лошадка», которая со свистом обойдет на избирательной дистанции, как стоячих, всех именитых и первой придет к финишу, обретя почти что царскую власть над изнемогшей в ожидании выборов Россией.
Правда, даже самые смелые не решились идентифицировать неведомого нам незнакомца, этого джокера в предвыборной колоде. Между тем мне кажется, что имя этого неизвестного известно всем.
Eще полтора года назад оно было у всех на устах. Eще полгода назад ни одна газета не давала прогнозов о развитии ситуации в стране, не могла заглянуть хотя бы на месяц вперед, не упомянув либо имя этого человека, либо его распространенный псевдоним.
Я имею в виду человека, которого называли «отшельником из Вермонта». Это — Александр Исаевич Солженицын.
Eще полтора года назад, когда шла речь о возвращении некогда опального писателя из Америки на Родину, изгнавшую его по воле партии и КГБ, ему сулили и пророчили лидерство в стране, которой, не станем скрывать, именно его слово во многом открыло глаза. Солженицын был знаменем диссидентства и символом борьбы с большевизмом.
Отчего же он, находясь в Америке, был у всех на устах, а возвратясь, стал неинтересен?
Неинтересен прежде всего номенклатуре, никуда не растворившейся. Неинтересен прессе, не переставшей быть номенклатурной.
Солженицын, поступающий, как мне представляется, исключительно по собственной воле и по воле собственной совести, безусловно, опасен для номенклатуры. Не борьбы со сталинизмом не мог ему простить прежний режим, а борьбы с номенклатурой, которая была питательной почвой для любых репрессий. Которая была оружием при проведении этих репрессий в жизнь.
(Из документов времен большого террора самый страшный — о том, как для проведения массовых расстрелов привлекали партийный актив. Один из коммунистов-ветеранов, с которыми мне приходится общаться и до сих пор обсуждать роль партии в войне против народа, соглашается со многими доводами. Но он не может принять как данность, что репрессии были вызваны номенклатурой и проводились в жизнь ею).
Солженицын, создавший образ страны в виде архипелага ГУЛАГ, разрушил эту страну. Другой исследователь номенклатуры — Михаил Восленский — утверждал, что, если бы героем «Одного дня Ивана Денисовича» был не полуграмотный крестьянин, а, скажем, секретарь обкома партии, правящие слои приблизили бы и обласкали писателя. Потому что тогда и на их гладкие лица пал бы такой трагический и такой благородный отблеск. А Солженицын первым назвал репрессии борьбой с собственным народом…
Я, кажется, зашел слишком далеко. Возможно, моим коллегам, хорошо знающим аппаратные игры, обедающим с министрами и депутатами, просто не пришла на ум эта почему-то забытая в последнее время фамилия. Мне -жаль.
Я видел Солженицына в Тюмени, когда он через всю Россию возвращался из Америки домой. И мне подумалось тогда, что он -совсем не такой, каким казался мне со страниц газет. Что он -проще. Что он — сложнее. Что ой -совестливее и. охкрбвеннее.
Правда, он не имеет хозяйственного опыта, не был командиром производства. Даже завлабом не был. Зато он — честен.
Я понимаю, что этого так мало. Но я думаю, что это — так много.