Тюмень берет реванш за жизнь, обедненную материально и обезличенную духовно
Наша газета уже опубликовала отчет о выставке лидеров нового искусства Тюмени, которая и сейчас ждет посетителей в музее изобразительных искусств (Орджоникидзе, 47). Вернисаж был совмещен с презентацией уникального и для всей России альбома-монографии «Новое искусство Тюмени».
Комитет по культуре администрации Тюменской* области на свои средства поручил издание Средне-Уральскому книжному издательству, его отпечатали (и неплохо) в типографии «Иван Федоров» (Санкт-Петербург). Таким образом, текущий год как бы подвел предварительные итоги истории развития и со-‘ временного периода тюменского изоискусства за весь уходящий век. Напомню, что все началось с юбилейных выставок 1994 г. (50-летие области), выхода в свет альбома-монографии о художниках Тюмени, продолжилось показом работ, связанных с 50-летием Великой Победы (плюс соответствующий альбом), а этим летом мы познакомились с выставкой наших мастеров к 410-летию города (каталог был подготовлен) — и сейчас свой диалог со зрителем завершает новая формация.
Вернусь к заголовку. Он — перефразированный вариант одной мысли из очень толковой и вдохновенно написанной вступительной статьи нашего искусствоведа Геннадия Вершинина к последнему альбому. Сказать, что он выполнил профессиональную миссию, — значит свести суть эстетического события в наших Пенатах к обыденной формуле: «Молодой художник пописывает, педагог Вершинин поправляет».
Возможно, ошибусь, но вместе с искусным мэтром — тоже преподавателем Тюменского высшего колледжа искусств -Михаилом Гардубеем они и волею судьбы, и духовным сопротивлением своих питомцев свинцовым мерзостям нашей жизни, стали «повивальными бабками» новой тюменской художественной школы.
Натыкаясь на банальные прописи, я вынужден искать другое слово, дабы подчеркнуть — помещенные в альбоме произведения 15-ти авторов эту школу не исчерпывают. По не ясным мне причинам за скобками осталось еще несколько фамилий. В корпус книги попали дети шестидесятников — поколение, родившееся с 1959-го по 1965-й год. К школе примкнули также Eлена Улькина (г.р. 1947), сам Михаил Гардубей (1948) и Александр Новик (1949).
В смысле дизайна альбом сотворили Геннадий Вершинин, Сергей Перепелкин и Николай Пискулин, ставшие 17-м соавтором, ибо символически эта книга смотрится как единый софирлогический сюжет-мистерия на тему «рождение пятнадцати солнц из хаоса архетипов всей культурной цепи нашей цивилизации». 16-м художником стал Геннадий Вершинин, ибо его статья полна таких живописных метафор, которые органично складываются в образ концепта этой школы. Переворачивайте страницы и вглядывайтесь в групповой портрет собравшихся на свою тайную вечерю.
Вся школа и сейчас держится в Тюмени особняком, не считая нужным искать компромиссные пути для подтверждения своей гениальности как в профессиональной среде, так и во внешнем мире. Она самодостаточна и в меру спесива, пикантно амбициозна и беззащитна от всяческого зла. Но пружина эстетического завода в середине 80-х оказалась так сильна, что хватает авторам на новые трансформации, что видно по вещам, датированным последними двумя годами.
Статью Вершинина вы можете прочитать сами, как и вглядеться в красочную симфонию прекрасно исполненных репродукций. Я же имею право на свой концепт восприятия школы и ее смысловое определение. Для меня — это пережитый финалом текущего века постпушкинский «пир во время сегодняшней чумы». Ибо прозрачная радуга декора, колористическая игра и пространственные совмещения реальных и ирреальных миров прячут гармонию в романтической иронии ликов и образов нашего предметно-вещного мира, превращая частную художественную жизнь в общее откровение.
Вот мистика моего ряда отозвавшихся на мой запрос произведений: «Детская» (триптих Татьяны Вершининой, 1992); «Ковчег» (Олег Власов, 1994); «Остров женщин» (Михаил Гардубей, 1992); «Петрушка» (Андрей Eрдяков, 1994); кукла «Алиса» (Татьяна Зосимова, 1994); эскизы костюмов Анны Матуси-ной, 1986; «Старый дом» (Александр Новик, 1977); «Дом» (Сергей Перепелкин, 1994); «Остановись!» (Николай Пискулин, 1982); «Сад» (Ирина Сашнева, 1995); «Джаз» (Вячеслав Сизов, 1984); «Из жизни домов» (Ольга Трофимова, 1993); «Новгородские мотивы» (Eлена Улькина, 1984-86); «Троллейбус» (Олег Федоров, 1987); «Большой чай» (Александр Чемакин, 1992).
Я понимаю, что это скучновато читать, похоже на гомеровский список кораблей, который и великий Осип Мандельштам прочел только до половины. Но в далеко не разгаданной семиотике киноверсии Андрея Тарковского по фантастическому роману Станислава Лема «Солярне» камера прощается с нами эсхатологическим образом без-‘ защитного острова Нашей земли обетованной с теплым отчим домом, ласковым солнцем и медленным ручьем, шелковыми травами и бессмертными родителями, окруженным серыми волнами океана чуждого человеку разума.
И то, что беспредельная и светлая печаль сквозит в космике взгляда на текущее наше бытие в живописно-графических текстах наших тюменских полиметафористов, заставляет меня шептать про себя пророчества еще одного гения искусств XX века — Арсения Тарковского. Вот одно из них:
На пространство и время ладони Мы наложили еще с высоты, Но поймем, что в державной короне Драгоценней звезда нищеты, , Нищеты, и тщеты, и забот : О нерадостном хлебе своем, И с чужими созвездьями счеты На земле материнской сведем.
P.S. — Постойте, Владимир Рогачев, а в чем же их гениальность?
— Да в том, что они пережили модный абсурд и плывут на своем ковчеге к Новой Земле, где построят свой Дом. А кто спасется, будет строить рядом.