Маленькие рассказы о Большой Беле
(Начало в NN 141, 142, 144, 145)
Баня
Наш батальон вернулся с дезактивации, и, как это было ни странно, работала полковая баня. Что может быть приятнее, полезнее в нашем положении, если не баня? Разумеется, о женщинах и разговора нет — это ведь в глухих и забитых нуждою капстранах за армией идут-едут жены, любовницы… другие дамы. Нашей же социалистической братве об этом контингенте думать нельзя.
Строго говоря, думать можно, но не более. Впечатление такое, будто все чохом приняли схиму и умерщвляют плоть, чем могут. Ну это к слову. Всякие там баттерфляй, шантеклеры и амстердамский «Красный квартал» существуют лишь в воображении разнузданных писателей и газетчиков, а посему быть армии воздержанкой.
Мы отужинали и не спеша отправились к оплоту Гигиены, разбросавшему свои «мыльни» и «сауны» на опушке леса. Тепло, светло, птички перепархивают время от времени, запоздалые шмели трудятся над цветками клевера, смола сосновая пахнет… Ух-х!
У входа в палатку-предбанник дозиметрист сунул к моим сапогам щуп и вылупил глаза:
— Eй-ё! Ты что это?!
— А что?! — удивился я и стал разглядывать сапоги. Нормальные с виду. Такой фон в Припяти почти везде.
Дозиметрист без разговоров сунул щуп к сапогам Хрупина и Антипина:
-Да… Вашу мать! Быстро мыть! Здесь четыреста милирентген!
Мы переглянулись, но пошли к луже, образовавшейся из вытекающей из бани воды, и тщательно потоптались в ней.
Дозиметрист снова лезет с щупом:
— О! Сейчас норма! Ну вы и фраера! Такой фон носить!
Мы посмеялись:
— Да такой фон мы через день хватаем…
Он покачал головой:
— Точно, пожарники — безалаберные и расхлябанные!
После бани мы, умиротворенные, распаренные и истекающие чистым потом, сидим в лесу, беседуем. Вдруг раздвигается кустик, и из него выползает молодая, яркая от свежести чистой чешуи гадюка. Важинский вскакивает, хватается за сучок и =к ней:
— А, стерва! И ты еще тут! Рентген нам мало?!
Я успеваю схватить ее и отшвыриваю в сторону:
— Валера, — говорю, — чего ты к ней пристал? Живет себе человек и пусть живет. Как говорил Дерсу Узала: «Eго смирный люди…». Нужен ты ей… Она бы и не заметила, что некто Важинский ее шлепнуть захотел.
Валера отбрасывает сучок и снова садится на хвою, толстым слоем устилающую землю.
— А что, не боишься их?
— А чего бояться? Опасаться надо — бояться не следует. Да еще с детства, с четырех лет, отцом был приучен. У него в музее был большой живой уголок, единственный в свое время в Краснодарском крае, и служил там дрессировщик Замшин. Вот Валентин Александрович меня со змеями, ящерицами, медведями коротко и познакомил. В Геленджике всяких змей было очень много. Я их и за пазухой носил, и в карманах, и вокруг запястий обматывал. Привык.
А в школе не раз получал выговоры от директора за ужей да желтопузиков, которыми девчонок пугал. Да и не только девчонок. Как-то раз (ума хватило!) забросил, правда, безобидную, но увесистую, безногую ящерицу-желтопузика в грузовик с экскурсантами. Что там было!
Они, женщины в основном, орут, от борта к борту мечутся, водитель ничего не поймет… Затормозил — дамы как из кузова посыпятся! Водитель — в кузов и тоже ласточкой вылетел — со страху не разобрал, что там не змея вовсе… а желтопуз, правда, около метра длиной, старый, толстый и ленивый…
Тетки на меня показывают, визжат:
-Он! Он! Он бросил! Шофер за мной. Ну как же, догонишь! Я по кустам и в гору. А там сплошные заросли держи-дерева — колючий такой кустарник — как попал, так и встал! Я ходы знаю, а он нет. С тем и ушел — меня оттуда только бульдозером можно было выкорчевать. Правда, таких экспериментов я более не делал, но со змеями дружил еще долго.
— То-то я смотрю, как ты ее… рукой! — Валера поежился.
— Так если быстро да еще за хвост — не успеет укусить, проверено. Да и укус гадюки не смертелен, если, конечно, не хватит куда-либо в голову. Меня как-то раз в Тюмени укусила одна
— крупная, черная. Красавица! Рука распухла аж до плеча, Ну, яд частично выдавил, высосал, но жена заставила в больницу пойти. Иди, говорит, и все! Помрешь еще! Да нет, говорю, не так страшно, не кобра. Настояла! Поехал, вкатили капельницу
— и на этом все дела. К вечеру уже прошла слабость, а к утру был совершенно здоров. Опухоль спала на другой день.
Главное, сам себе смеюсь: тут вроде бы плакать надо, и жена круглыми глазами смотрит, как яд высасываю, а я Пушкина вспомнил. Может, и к месту. Из «Песни о вещем Олеге»: «Как черная лента вкруг ног обвилась, и вскрикнул внезапно ужаленный князь». Чего там кричать — ну укусила. Не ужалила, кстати, — укусила. Да и приврал поэт — гадюка, даже самая здоровенная, вряд ли прокусит сапог, да там ведь еще и портянка или онуча была. Или Олег босиком на коне разъезжал? Так в стременах не больно ноги удержишь, судорога сведет.
Так что, Валера, не прокусила бы наша змеюка твои сапожищи, не боись!
Важинский потрогал сапоги:
— А ведь действительно, как фанера, кирза, ее арматурой не проткнешь. И все равно они такие… мерзкие!
— Ну, Валера! Может быть, с точки зрения гадюки, ты тоже такая неописуемая живность! Кто ведает, что они о нас думают?
(Продолжение следует)