Средь несчастий и горя ангел руку протянул
Продолжение. Начало в №№ 36, 39, 40, 42, 45, 46, 50, 52.
После болезни мама уволилась из театра и стала работать продавцом в магазине Облпотребсоюза. Старые тюменцы хорошо помнят этот магазин на улице Первомайской, там всегда были хорошие и интересные продукты, так как магазин был от кооперации и экспедиторы закупали продукты по всей стране: прекрасные молдавские вина, наливки, настойки, ликеры (мне помнятся названия «Спотыкач», «Нежинская рябина на коньяке»), громадные яблоки «апорт», вобла из Астрахани, море конфет, особенно пользовалась успехом «Ромашка», чисто шоколадная, не говоря уже о «Мишке на севере», была халва, повидло, много пряников. Мне нравились бублики, большие, ароматные и тягучие.
Под магазином был каменный погреб, куда с улицы Урицкого закатывали дубовые бочки с красным вином; вино продавалось на розлив из конической колбы. Над магазином находилась бухгалтерия управления. Такой красивый и крепкий дом практически взорвали, когда собрались строить здание администрации города.
Но я к чему все это рассказываю? Посмотрите, как одета мама-продавец: в колпачке, белом халате, застегнутом на все пуговицы. На весах гиря, а под ней лежит бумага, равная весу кулька. Сейчас даже врачи одеты как попало, ни в стационаре, ни в клиниках не увидишь медицинского колпака, разве только в операционных, халаты нараспашку, даже медсестры бегают в обуви на каблуках и стучат, как гвоздями.
Мама моя была потомственная поморка, ее род начинался на берегах сурового Белого моря, с годами спускались вниз по Северной Двине и обосновались в красивейшем месте на крутом берегу близ Красноборска. Мама, как и все двинчане, светловолосая, с острым взглядом: из-за белых ночей, длительного снежного покрова и широких водных просторов у представителей этого этноса не округлые, а глубоко посаженные глаза. Мама была высокая, статная, красивая и очень умная. Eе звали Шитикова Наталья Степановна.
Она родилась в 1911 году и была второй из четырех детей в семье. Окончила только четыре класса, а в 16 лет ее отец отвез в Архангельск, где определил нянькой в семью адвоката. Семья адвоката была очень благородная, многому научили маму, а когда им надо было переезжать на Дальний Восток, они определили маму учиться работать на кассовых аппаратах, тогда еще только входивших в практику.
По окончании учебы мама работала в магазине Внешторга. На красивую девушку засматривались иностранные моряки (да и свои тоже), но у работников Внешторга был кодекс: не кокетничать, а тем более не вступать в разговоры и отношения. Поэтому мама была строга, да и, как она потом сказала, у нее не было никакого желания к знакомству.
Мама любила свою работу, вот и в магазине на Первомайской она всегда ладила с покупателями, не имела замечаний от начальства, выполняла план выручки, отчего на следующей месяц план ей повышали, и она никак не могла достичь так называемой прогрессивки. На самом видном месте в магазине висела книга жалоб и предложений, кроме всего за торговлей постоянно следили работники ОБХСС, которые инкогнито заходили в магазин и проверяли вес, пересортицу, расчет товара и много еще чего.
Вроде небольшой магазин, а работал до 21 часа, а в праздничные дни до 23 часов. Я прибегала ее встречать. Закрыв глаза от страха, я бежала бегом по середине улицы Герцена и открывала их уже на улице Первомайской -благо, не было машин в это позднее время.
В магазине я помогала маме складывать денежные купюры по номиналу, перевязывать пачки бумажной лентой, правда, все это под прилавком, затем таксировала выручку. Мама проверяла, и к приходу инкассатора у нас был полный порядок. Деньги для меня были ворохом бумаги, поэтому в то время, да и позднее, я не испытывала к ним вожделения. К концу работы к магазину приходил сторож с ружьем, при нем магазин закрывали и пломбировали все двери, затем шли домой. За свою работу мама была отмечена правительственным знаком «Отличник потребительской кооперации», что впоследствии стало основанием для присвоения ей звания ветерана труда. Я очень любила маму, и, когда она — в красивом платье, высокая, стройная — шла по улице и на нее все смотрели (мне так казалось), я была счастлива.
…Осенью 1952 года я переступила порог средней школы № 50, здание которой меня поразило красотой и смотрелось как дворец, хотя было построено в 1934 году. Никогда не забуду Вячеславу Феликсовну, обучавшую нас английскому языку. Она всегда была одета в блузки нежных цветов, юбочка — в складку или плиссе. Тонкие чулки, красивые туфли, а аромат ее нежных духов витал по классу. Я не сводила с нее глаз, тянула руку на уроках, завела словарик и самостоятельно учила слова, которые нам еще не задавали. Ждала ее уроков. Через два года она уехала, так как ее мужа перевели в Москву. На ее место пришла учительница чопорная, все время куталась в белую шаль. Фамилия ее была Бабкина. Иногда ее замещала Юлия Вильгельмовна Носкова, она вела немецкий язык и знала английский. Она нам всем нравилась, живая, очень модно одетая, с интересной прической, как она укладывала много локонов сзади и высокий чуб спереди? Мы знали, что ее папа Вильгельм Адамович Краузе работал в аптеке № 1 и был организатором аптечного дела в Тюмени, но не знали, что он работал с Николаем Кузнецовым, помогал ему добиться правильного немецкого произношения. Юлия Вильгельмовна часто нам говорила, что английский странный язык: пишешь Ливерпуль, а читаешь Манчестер, — и мы весело смеялись.
Вспомнился случай в кабинете физики, столы в котором были электрифицированные. Мой сосед по парте воткнул гвоздь в настольную розетку и попросил меня его вытащить, что я и начала делать. Учитель физики, его фамилия была Зырянов, это увидел, быстро отключил напряжение на щитке, подбежал и шлепнул по рукам этого ученика, а меня указательным пальцем тыкал в лоб, приговаривая: «Думать надо, Татьяна». Он прав, ведь могла случиться беда.
…В старших классах у меня уже была форма, фартуки, красивые воротнички и туфельки, которые подарила мне Люсина мама, но я была недовольна своей внешностью, хотя соседские женщины отмечали у меня легкость походки, красивую фигурку и хорошенькие ножки, но меня это не радовало. Девочки в классе уже перешептывались, кто кому нравится, я была далека от этого. Скоро и меня настигло увлечение. Я ходила на колонку с ведрами на коромысле и обратила внимание, что мой сосед по нечетной стороне отодвигал занавеску у своего окна и, увидев меня, тоже выбегал с ведрами. Потом он стал писать мне записки, бросая их в почтовый ящик: то учебник просил, то тетрадку. Летом он пригласил меня в кинотеатр «Темп», как сейчас помню, на фильм «Ханка», но шел дождь, и сразу после киножурнала на нас стала капать вода. Чтобы не промокнуть совсем, пришлось уйти со своих мест и встать у стены, свободных мест не было.
Затем я уехала учиться, во время летних каникул мы изредка встречались. Когда сосед ушел в армию, он начал писать мне письма. Наверное, от скуки, решила я, и толком не отвечала на них. Однажды из конверта выпал маленький букетик незабудок, тщательно подобранный и засушенный. Сейчас, когда писала эти воспоминания, вытащила из сокровенной шкатулочки, в которой много дорогих сердцу вещиц, то самое письмо с букетиком вечно живых незабудок. Боже, я получила их в 1962 году, 60 лет назад!
Судьба нас не свела, но теплое чувство осталось.
Теперь наступило время рассказать о моем отце. Мама так и не дождалась вестей от папы с фронта. Она мне отвечала, как-то неуверенно, что папа погиб. Об этом из моих уст знали подружки и одноклассники. Никто не задавался вопросом по этому поводу: у половины класса отцы не вернулись с войны. Но когда я пошла учиться в 9 класс, с меня затребовали плату за обучение, 150 рублей в год. На ответ, что папа погиб на войне, попросили принести документ об этом. Вот тут и выяснилось, что у мамы такой бумаги нет, к тому же обнаружилось, что она никуда не обращалась по поводу папиной судьбы: не знала, куда идти и к кому обратиться. Мы заплатили и за девятый и десятый класс. В душе у меня появилась тревога, сомнение и неловкость, когда заходил разговор об отце. Мне было уже 17 лет, когда нас разыскала папина сестра из Вологды, Вера Андреевна Листопадская, она и поведала судьбу папы. После многих ранений и контузий он оказался в психоневрологическом госпитале Свердловска. Там за ним ухаживала санитарка Груша, как-то его приголубила и увезла к себе в Красноуфимск. Искал ли он нас, я не знаю. Судьба свела меня с ним один раз, на этом настояла тетя Вера. Как-то летом мы с ней поехали в Красноуфимск. Всю дорогу я молчала, нервничала, и обида точила мою душу. Выйдя на безлюдный перрон маленького городишка, увидела вдали фигуру невысокого человека с тросточкой. Я как-то сжалась, хотелось уйти прочь, но по мере приближения друг к другу у меня сильно заколотилось сердце, на глазах появились слезы. Невольная, неудержимая сила толкнула меня ему навстречу. Отец, уронив трость, с вытянутыми руками устремился ко мне. Мы обнялись и оба заплакали. Я расценила это как мощный зов родной крови. Когда шли по городу, при встрече со знакомыми отец докладывал, что я его дочь. Почетного гражданина города Красноуфимска местные жители узнавали. Яков Андреевич вел большую просветительскую работу, создал и руководил театром для слабовидящих и слепых артистов. Возле дома отца собралась большая толпа, и вдруг из нее выбежала небольшого роста женщина и с причитаниями, со слезами бросилась ко мне. Я поняла: это — Груша. Был очень волнительный момент. Так война и судьба разъединили нашу семью. Больше с ним мы не виделись.
За все время, что я провела в Красноуфимске, я не смогла остаться с отцом наедине. Видимо, предчувствуя это, он написал мне письмо, а при прощании сунул мне его в руку. Письмо я прочитала только дома, большое, написанное почему-то карандашом. В письме описывалась вся его военная жизнь, ранения, госпитали и была озвучена причина, почему он не вернулся в семью. Мне как-то стыдно писать, но причиной всему, по его объяснению, была потеря им мужской силы. Я была возмущена: а две его дочери, оставшиеся без отца, его не волновали? Письмо я маме не показала, положила в дальний угол чемодана, а через несколько лет вспомнила и стала его искать. Оказалось, мама его нашла, прочитала и порвала на кусочки. Я спросила: «Тебя письмо обидело?», мама ответила: «Возмутило». Несмотря ни на что, я простила отца, спасибо ему и маме, что явили меня на свет и впустили в такую интересную жизнь.
…В записной книжке перед кончиной отец оставил пометку, что надо помочь Тане деньгами перед защитой кандидатской диссертации, но до нее отец не дожил. Я об этом узнала накануне защиты и сильно ревела. Через год получила от Груши бандероль, в которую она вложила все папины альбомы. В сопроводительной записке она сообщала, что решила выслать самое дорогое, что осталось от отца, в память мне и моим внукам.
Продолжение следует.
***
фото: С мамой, Натальей Степановной Шитиковой.