Три жизни генерала Пепеляева
Продолжение. Начало в № 9.
Третья жизнь.
Тюрьма.
После двух лет «одиночки» генералу разрешили работать плотником, столяром и стекольщиком. Он получил возможность получать письма из Харбина — от жены Нины Ивановны и сыновей Всеволода и Лавра. В 1933 году срок тюремного заключения истек. Пепеляев обратился с прошением об освобождении — отказ без всяких объяснений. Он давно смирился со своей участью: политическими событиями не интересовался, газет и книг, за исключением библии, не читал, и лишь золотой нательный крест с серебряной цепочкой напоминал ему о прошедшей, как песок сквозь пальцы, жизни.
Можно представить, насколько неожиданно прозвучали для него 6 июля 1936 года слова тюремщиков: «Свободен!». Поселившись в Воронеже, он устроился краснодеревщиком на мебельную фабрику. Через год его арестовали и отняли временное удостоверение, заменявшее паспорт, профсоюзный билет, зачетную книжку заочного пединститута, несколько облигаций займа «второй пятилетки», 1195 рублей, карманные часы и крест. Тот самый, что хранил его в боях и походах, в изгнании и на тюремных этапах. Тогда он понял: последняя жизнь оборвалась.
Предъявленные ему обвинения в «руководстве крупной разветвленной контрреволюционной кадетско-монархической организации на территории Западно-Сибирского края» сегодня не удивляют.
Как и постановление «тройки» НКВД о расстреле.
Важно другое: почему белого генерала, пусть даже бывшего, выпустили из тюрьмы накануне «большого террора»? Для того, чтобы как-то подтвердить «враждебную деятельность»?
Но тройка не требовала никаких подтверждений: в обвинительном заключении так и указано — «вещественных доказательств по делу нет».
Какова же действительная причина «третьей жизни» генерала Пепеляева?
Ответ на это — в протоколе допроса от 9 декабря 1937 года (через два дня после заседания «тройки», постановившей расстрелять арестованного!). Этот документ приобщили к следственному делу Пепеляева только в 1962 году.
На вопрос: кто и почему освободил белого генерала, он рассказал: «Вначале 1936 года меня неожиданно вывезли из Ярославского политизолятора в Москву. После суточного ожидания во внутренней тюрьме НКВД я был вызван на допрос к начальнику Особого отдела НКВД комиссару государственной безопасности Гаю. При моем появлении Гай вышел из-за стола, крепко пожал мне руку и предложил сесть в кресло. После этого сказал: «Вот вы сидите у нас уже тринадцатый год, а мы вас не знаем. Я специально вызвал вас к себе, чтобы познакомиться и определить вашу дальнейшую судьбу». Затем он начал расспрашивать меня о моем прошлом, о службе до германской войны и о пребывании на фронте. Гай интересовался моими наградами, а, узнав, что за боевые отличия я был награжден офицерским Георгиевским крестом и золотым Георгиевским оружием, воскликнул с неподдельной искренностью: «Мы ценим боевых людей. Конечно, вас можно было бы использовать в армии, но вы, наверное, технически отстали и многое забыли». Спросил, не занимался ли я военным делом в заключении. Этот вопрос меня смутил, мне показалось: начинается допрос. «Нет, — ответил я, — там у меня не было специальной литературы». А как бы вы посмотрели на то, — сказал Гай, -если вас назначить преподавателем тактики в одно из военных училищ?»
Я ответил, что преподавал тактику около двух месяцев в прифронтовой школе прапорщиков в 1916 году, и, конечно, пошел бы на военную службу, но, если это невозможно, то поступил бы в столярную мастерскую, так как в заключении обучился столярному ремеслу.
Гай, многозначительно посмотрев на меня, сказал, что ему известно, чем я занимался в полит-изоляторе. «Ну, хорошо, — заключил он, — мы подумаем, как вам помочь». После этого меня увели в камеру».
6 июля Пепеляев вновь оказался в кабинете начальника Особого отдела НКВД.
«Гай зачитал постановление ЦИК СССР о моем освобождении — я стоял по стойке «смирно». Потом комиссар госбезопасности сказал: «Вас советская власть слишком жестоко наказала, но теперь вы свой срок отбыли и снова вступаете в жизнь. Выберите себе такой город, где бы вас не знали, например, Воронеж, и ведите себя крайне осторожно. Помните: за вами будут следить, но, — тут он сделал паузу, — мы вам поможем».
После окончания высокой аудиенции бывшего генерала накормили, выдали «по личному распоряжению наркома НКВД Ягоды» тысячу рублей, и до отхода воронежского поезда покатали по Москве.
Эта экскурсия вызвала у Пепеляева неподдельное эмоциональное волнение: «Вот она, Москва», — думал я, проезжая по улицам и площадям. В те минуты мне казалось: сбылась заветная мечта — во главе полков вступить триумфальным маршем в столицу русской земли… Мысленно я горячо благодарил Гая за эту прогулку…» В Воронеже стараниями тамошних чекистов Пепеляеву были созданы сносные бытовые условия,
Какую же роль отводили Генрих Ягода и его заместители белому генералу? «Подсадного» главаря очередной легендированной антисоветской организации, подобной тем, на которых «купились» знаменитый террорист Борис Савинков и не менее именитый английский супершпион Сидней Рейли? Но Сталин требовал от НКВД не столько оперативных игр с иностранными разведками и враждебными эмигрантскими центрами, сколько разгрома внутренней политической оппозиции. Несомненно, что руководители НКВД еще в ходе подготовки первых московских процессов проанализировали директивы, получаемые от Сталина, и сделали удивительное для себя открытие: Сталин наметил уничтожить также их самих -как нежелательных свидетелей его преступлений и как своих прямых соучастников в подготовке фальсификаций, направленных против старой ленинской гвардии.
Но даже распознав коварный сталинский план, они не могли обратить огромную мощь своего аппарата на спасение собственных жизней.
И на армию им нельзя было опереться — она ненавидела НКВД.
Оставалось одно: использовать для вооруженного свержения Сталина бывших противников большевистского режима, имевших опыт военных переворотов.
Кандидатура генерала Пепеляева отвечала этим требованиям, Поэтому, я уверен, его появление в высоких чекистских кабинетах — не случайность.
Но Сталин опередил заговорщиков: в октябре 1936 года его фаворит Eжов был назначен наркомом внутренних дел вместо смещенного Ягоды. Все заместители наркома и начальники основных управлений получили мандаты на бланках ЦК и отправились «проверять политическую надежность обкомов партии». До места назначения, указанного в этих мандатах, никто из них не доехал: всех тайно высадили из вагонов на первых же подмосковных станциях, доставили на машинах в тюрьму и расстреляли, даже не заводя уголовных дел. Среди исчезнувших заместителей Ягоды был и Гай. Вот почему о Пепеляеве никто не вспомнил вплоть до его ареста.
Получив показания о связях белого генерала с руководителями НКВД, следователи запросили Москву: «Что делать?» С Лубянки им разъяснили: эти материалы уже не нужны. Пока шли переговоры, Пепеляев успел в своей «третьей» жизни дважды встретить 1938 год: по-новому и по старому стилю. Генерала расстреляли во вторую новогоднюю ночь в подвале Новосибирского УНКВД. Там же казнили еще одного Пепеляева — Михаила, служившего в колчаковской армии ротмистром.
Но и победители белой гвардии не намного пережили побежденных. Помощник командующего Особой Краснознаменной Дальневосточной армии комкор Лапин (он же Лапинь, Лапиньш, Сейфулин), награжденный пятью советскими орденами, покончил жизнь самоубийством после пыток на Лубянке. Он своей кровью написал письмо в ЦКВКП(б): «…Я не контрреволюционер и не имел к ним никакого отношения».
И усмирителя Якутского восстания 1921-1923 годов трижды орденоносца Строда тоже расстреляли.
Сбылись пророческие строки русской поэтессы Марины Цветаевой:
Все рядком лежат,
-Не развестъ межой.
Поглядеть: солдат! Где свой, где чужой?
Белым был — красным стал:
Кровь обагрила.
Красный был — белым стая:
Смерть побелила. Зачем они проливали свою и чужую кровь? Для достижения каких высоких целей тратились их жизни?
Трагическая судьба генерала Пепеляева и сотен тысяч сибиряков, разделенных злыми и неумными политиками на «красных» и «белых», — предостережение нам, ныне живущим, против бессмыслицы гражданского противостояния.