Учитель должен быть шалуном
Когда говорят — Амонашвили, все знают, что речь пойдет о гуманной педагогике. Уже сегодня имя Шалвы Александровича в ряду таких известных людей, как Ушинский, Сухомлинский, Каменский… Известность известностью, но для тюменцев фигура Амонашвили не столь уж недосягаема: наши преподаватели и студенты два раза в год слушают его лекции.
О сути гуманной педагогики Шалва Амонашвили может говорить часами. А мы хотели узнать побольше о нем самом. О том и речь пошла…
— Вы часто говорите: в учителе должна быть искра божья, а если нет, человек должен сам себя избрать. А вы — преподаватель от бога или сами себя избрали?
— Сначала я хотел быть журналистом, школьником печатался во многих газетах Грузии, стихи писал. К тому же мой отец работал директором типографии, я очень часто бывал у него на работе, влюбился в типографию, мне очень нравился запах краски. Но на журфак так и не попал. Закончил востоковедческий факультет. Решил: если журналистом захочу стать — стану!
Со второго курса работал в школе пионервожатым, потом — учителем труда, позже — истории. Вот там и узнал вкус детской жизни, уловил свою судьбу.
— Как вы это почувствовали?
— Ко мне пришла бабушка и говорит: сынок, бери моего внука, у него ни отца, ни матери нет. Я одна его воспитываю. Он гибнет, скоро попадет в дурную компанию. Я сдружился с этим мальчиком, всегда брал его с собой… Но было и другое — однажды дал пощечину школьнику. Он быстро спускался с лестницы и на меня наткнулся. А я же — пионервожатый! Потом долго думал, почему я это сделал? Хотел извиниться, искал его… Кстати, сейчас этот мальчик — парламентарий.
— Почему вы запомнили этот случай?
— До сих пор эта картинка у меня перед глазами. Тогда я начал читать педагогические книги. Понял, в чем суть общения с ребенком. Это обмен ценностями. Это стало для меня страстью.
— А что же с него, маленького, взять?
— Маленький человек — это раскрытая книга. Помню, будучи еще молодым учителем, дал детям контрольную, проверил, раздал тетради. Девочка в классе заплакала: «Не люблю математику, не буду больше учить! Вон сколько красного!» Я понял, что нужно выбросить красные чернила. Ребенок говорит; не ищи во мне ошибки, найди во мне опору. Дело, конечно, не в красных чернилах, дело — в отношении к детям.
— Отличаются нынешние школьники от прежних ваших учеников?
— Детям 60-х любые знания были интересны, они готовы были воспринимать любую педагогику: авторитарную или гуманную. Для современного ребенка доступна вся информация. Интернет — весь мир. Важно научить ребенка культуре выбора, помочь построить внутренние защитные системы, ведь в жизни много грязи, много соблазнов, нужно дать ребенку щит, дать нравственно-духовную опору.
— Кто должен этим заниматься: учитель или родитель?
— Все, конечно. Учитель обязан государственно, по выбору долга. А мамы часто считают детей своей собственностью.
— А говорят, что у преподавателей не хватает времени на собственных детей…
— Мы с женой тоже искали эту синюю птицу педагогики. Никогда не наказывали. Зато обижались. Наши дети стали очень хорошими людьми. Сын в Тбилиси работает, создал лигу защиты прав детей. Без всякого вознаграждения трудится, владеет языками, получил образование в Оксфорде. Я об этом ничего не знал. Дочка в Москве живет, у нее свое дело.
— Ваше общение со школьниками отличалось от общения с вашими собственными детьми?
— Нет, в принципе, не отличалось. В школе атмосфера другая, там все организованно проходит. В семье же — спонтанное общение, тем сложнее. Разное бывает, дети что-то ломают, не слушаются, могут грубо что-то сказать. Eсли им также ответить — ничего не выйдет. Eсть аксиомы: любовь
рождает любовь… Повторяю, все зависит от личности учителя. Учитель — душа-носитель света. Ученик — душа, ищущая этот свет. Урок — свет и судьба.
— А как вы с внуками?
— Они ждут не дождутся, когда я приеду. В Москве их двое: Михаил (Ми-ка) и Александр (Сандрик). Вот подарок Мики (маленькая желтая лошадка — Авт.), он сказал: «Ты много ездишь, вот тебе лошадка». Мы — как братья. На равных разговариваем. Они мне помогают. Недавно мы вместе строили книжные полки. За три дня управились. Я один неделю бы возился. В Грузии, в деревне, у нас есть огород. Вместе мы ухаживаем за посадками, чистим бассейн. Я часто советуюсь с ними. Например, приготовлю урок, спрашиваю Сандрика: «Как ты думаешь, понравится?» Написал книгу: «Почитай, пожалуйста!» Eму надо знать, что дедушке важно его мнение, он нужен.
Я и с детьми своими так дружил. Это уникальная дружба. Она долго растет, но если сберечь это чувство, оно перерастает в нечто большее. Сегодня мы с сыном — наставники друг для друга.
— А вас как воспитывали?
— Отец погиб на фронте. Я уже говорил, что часто бывал у него на работе, со всеми там общался. Помню, в 38-м году, наверное, отец пришел с работы, и они с мамой начали сжигать книги. Я рядом стоял. Часть книг они прятали в мешок. Через некоторое время к нам приходят какие-то люди, осматривают наш дом, книги изучают на полках. Я был маленьким и мог сказать: «У нас еще в мешке есть книги». Отца не стало бы сразу. Не знаю, но что-то мне подсказывало, что надо молчать. Спустя несколько лет я нашел эти книги у бабушке, в кувшине для вина, который у нас зарывают в землю. Это были классики — Михаил Чавахишвили, Тициан Табидзе и другие.
— А какие книги вы читаете сейчас?
— Самая главная книга моей жизни — всегда со мною. (Шалва Александрович достает из сумки маленький темно-зеленый томик на грузинском — «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели).
— Почему именно — Руставели?
— Ау Руставели много педагогики. Я издаю антологию гуманной педагогики, уже вышло тридцать томов — это классики мировой педагогики, мировые религии, философские книги. Буду издавать и эту книгу — как источник педагогической мысли. В русском переводе, конечно. Руставели переводили Бальмонт, Заболоцкий. Но есть и перевод Нуцубидзе — это философ, которого Сталин арестовал за вольные мысли. «Витязя в тигровой шкуре» он перевел в тюрьме. Поскольку Сталин любил эту поэму, Нуцубидзе послал ему свой перевод. Сталин сделал даже некоторые правки в тексте, а потом — досрочно выпустил философа из тюрьмы. Об этой истории я узнал у самого Нуцубидзе. Eго перевод очень близок к оригиналу. Но в книге я хочу давать и некоторые переводы других авторов. Это очень высоконравственная педагогическая поэма.
— Чем вы еще занимаетесь в свободное время?
— Гуляю с внуками. Вожу их в театры, хотя они не особенно любят это, пока не постигли вкус. Ибо в школе, где они учатся, жесткий авторитаризм. А я — театральный человек. Мне очень нравится театральная обстановка. Когда в кармане заранее купленный билет, ты настраиваешься, то есть как-то меняешься. Eще я люблю приходить в театр заранее, смотреть на людей.
— Вас узнают?
— Иногда очень смешно бывает.
Сажусь в такси, разговариваем с шофером по дороге, доезжаю до гостиницы, достаю деньги. Не берет: «У меня жена учительница!» Однажды в Гаване, на Кубе, я сидел прямо на тротуаре, смотрю: все сидят, думаю, тоже посижу — кто меня здесь узнает! Сижу, смотрю на кубинцев. Вдруг передо мной останавливается парочка, показывают пальцем на меня и смеются. Я стал себя оглядывать, не понял. Парень садится рядом и показывает обложку журнала «Советская женщина». Но я больше всего радуюсь, когда учителя мои книги знают.
— Вы уже несколько отметили авторитарность школы. Хотя сейчас чаще говорят о. том, что школы стали слишком демократичны.
— Нет, какая демократия! Вы посидите на уроке в любой школе: ответы, вопросы, вызов к доске, отметки, домашнее задание. А кто из учителей зайдет в класс и скажет: «Саш, выходи, я хочу тебе руку пожать, у тебя же сегодня день рождения»?
— И какая после этого дисциплина?
— Проблемы дисциплины нет. Сам учитель должен быть шалуном. Ибо шалость — это мудрость детства. А что Эйнштейн не был шалуном и в детстве, и в науке? А Сахаров? А Чайковский? Все высочайшие творцы — это шалуны, потому что не такие, как все.
— Что вы больше всего не любите в жизни?
— Предательства. Со мной такое было, когда писали доносы в ЦК, что я буржуазный педагог. Писал тот человек, которому я помогал получить квартиру, купить машину, я был директором института, мне «выбивать» было легче. Но тот человек так и не узнал о том, что я читал его доносы.
Всякое было. Однажды даже хотели закрыть мою лабораторию экспериментальной дидактики. Меня вызвал министр, обругал. С женой поссорился, она мне все говорила: «Сохрани лабораторию! Дома открывай!» Но как? Руки опустились, закрылся в комнате. Заходит мой сын и спрашивает: «А ты бы хотел иметь такого сына?».
И я все понял, тут же вышел к родным, извинился. Звоню друзьям: приходите пировать, лаборатория будет! Тогда за помощью я обратился к журналисту газеты «Правда». Через несколько недель он опубликовал мой материал трехгодичной давности. А к тому времени даже приказ о закрытии лаборатории уже подписали. Министр на меня разозлился, но ничего поделать не мог, «Правда» имела такую силу! Но передо мной после этой истории никто не извинился.
— Почему вы так часто упоминаете бога и в то же время говорите о светском образовании?
— Все хорошие педагоги были религиозными людьми. Вспомните Коменского, Песталоцци… Нужно верить, что душа бессмертна, что каждый приходит в этот мир исполнить свою миссию — она есть у каждого, поверьте. Эту веру можно сравнивать с богом, с космосом… Но от этого складывается отношение к миру, к людям, к себе, к своей профессии.
***
фото: ФОТО СЕРГЕЯ РУСАНОВА