Лучше поздно, чем никогда
Борис Пастернак. Доктор Живаго. Вильнюс Вага, 1988.
Мои отношения с «Доктором Живаго» складывались странно. Понятно, что я имею в виду не героя романа, а саму знаменитую книгу, что в конце пятидесятых годов потрясла не только читающий мир, но, как утверждают, даже тех, кто после букваря ни одной книжки в жизни не раскрывал.
Нет, в моем случае ничего принципиального. Просто так складывалась жизнь. Когда бушевали «вокруг или и около нобелевские страсти», когда литературные генералы «громили отщепенца» и только отдельные из них (В. Каверин, А. Вознесенский) осмеливались не вступать в общий хор. Я, двадцатилетний, работал формовщиком в литейном цехе ЧТЗ. Насколько я помню, рабочий класс первого чугунолитейного ни на какие митинги для осуждения Пастернака не собирали, и никто из моих старших соседей по конвейеру не рвался на трибуну заявить классическое: «Пастернака не читал, но считаю…»
Впрочем «Литературную газету» моя мама выписывала, и я маленько был в курсе. Только в курсе, не более того.
В 1988 году, в разгар перестройки, «Доктор Живаго» был легально опубликован в журнале и единым изданием, как и многие книги, прежде запрещенные и бытовавшие в форме «сам- и тамиздат», поместился в моем книжном шкафу. Но тут я сам встрял в не менее горячую и нервную историю, связанную с одной из первых документальных книг о массовых репрессиях. Причем не где-то в большом мире, а в конкретной Тюмени, конкретном Тобольске и еще трех населенных пунктах большой Тюменской области, ставших местами казни. Документы об эпохе большого террора, о расстрелах, секретных захоронениях, фальшивых справках о смерти якобы от болезни, о посмертной реабилитации потребовали решимости, сил и времени. А громокипящий «Доктор Живаго» спокойно дожидался своего часа на книжной полке. Не как политическая книга, напугавшая ЦК КПСС, не как нелегал, отпечатанный с помощью ЦРУ. Не как нобелевский лауреат, вызвавший, надо думать, немалую зависть у собратьев по литературному цеху. А как шедевр. Как поэтическая книга, написанная прозой. Eе чеканные строки, в которых угадывался не только тембр голоса героев, но и звон весенней капели, ударяющейся о подоконник.
Эти страницы входили в тебя, как таинственная музыка. И вот что странно. Eе не надо было перечитывать. Она читалась и потрясала с одного раза и не требовала возвращения. Но ждать этого нам обоим — «Доктору Живаго» и мне — пришлось почти двадцать лет.
***
фото: