Укрощение строптивого
Гримерка засл.артиста РФ Геннадия Владимировича Баширова в нашем театре драмы и комедии производит прямо-таки мистические впечатление. И дело не только в старых афишах, дежурном блюде каждого пишущего о делах театральных (воздух театра), — дело в его преображении. Вот пробеседовали три часа за жизнь в искусстве, были со-равными в поиске взаимных пояснений ролей и спектаклей.
Но он вошел к себе в антракт давали хорошо нашумевшую премьеру текущего сезона и автор вжался в угловое, кресло, стал мальчишкой перед мастером, живущем сейчас в парадоксальных расщеплениях доктора психиатрической клиники Дайзерта.
…его не было, вернее, два сезона Баширов пребывал в творческом отпуске. Eсть в Тюмени театралы, которые называют время работы у нас в должности гл.режиссера Александра Цодикова «золотым периодом». Это в начале 90-х. Что касается Баширова, то роли он получал тогда действительно «золотые»: Воланд в цодиковской версии «Мастера и Маргариты», мольеровский Дон Жуан…
— Вас интересуют причины моего перерыва? — спросил мастер и прожег насквозь своим воландовским взглядом — пауза, голос: — Вы полагаете правильно, а теперь о возвращении. Я вернулся другим в театр, причины такого хода, смена вех — ни в коем случае никаких претензий к начальству, коллегам. Причины во мне. Знаете, да, что случилось с Леонидом Филатовым?! Волю рока, злой поворот судьбы не отменить. Он считает, что его болезнь предопределена свыше. Расплата за зло в самом себе.
Для себя я понял, что это такое — по-своему размышлял, анализировал и… освободился. Я не слышал боль рядом — чужую, пусть и не из-за меня. И вот в театр пришел новый главный — Алексей Иванович Ларичев… он словно ждал, что время нашего общения придет. И мы пошли навстречу, и эта роль доктора в «Эквусе» — как вспышка свободы, как новый поворот на моем пути, как утоление жажды — во зле искать добро, во зле спасать чужие души, спасая свою.
Eго тонкая манера общения с нами на репетициях дала мне возможность самому прочувствовать себя и опять раскрыться, снова подняться на сцену. Я переживаю новую силу творческого дара, но уже не для себя, не только для успеха — я словно говорю партнерам: берите, спрашивайте, отвечайте! И они, в свою очередь, тоже одаряют меня, общий импульс усиливается и рвется в зал…
— Версия Ларичева этой двадцатилетней давности пьесы Питера Шеффера действительно оригинальна и очень современна для нас. На Западе и поныне очень влиятелен фрейдистский психоанализ, его последние веяния как средство приспособления отдельного человека к злой игре его собственного подсознания и к шалостям потребительского общества. Оно, кстати, у множества человеков на земле никак не хочет уступать место широко рекламируемому политиками и социологам технотронному образу жизни.
Ларичев же прочитал «Эквуса» под чисто российским углом зрения — человек, продавший свою душу хищным вещам века, не умеющий сострадать другому, становится страшным оборотнем, сея кругом зло и разрушение…
— Вот-вот. Эта роль у меня как сверхпромысел — очищение от скверны и радость преодоления чужой боли. А дальше Алан (пациент доктора в клинике) расстанется со своим безумием, будет нормальным обывателем, довольным самимсобой’. У него будет все, что положено, все как у людей. Но не будет души, романтической радости каждодневного открытия мира.
Поэтому сильна моя радость игры, слияния чувствами с образом, хотя разумная дистанция остается. Задуманное и режиссером, и мною получается. Eсть возможность почувствовать зрителей в зале. Недавно заметил, что на «Эквус» пришло много молодежи. Вначале они были отчуждены от действия, показывали себя в театре, а потом -тишина, наша радость сочувствия. Они подключились к нам, стали вслушиваться в себя.
Для любого спектакля важен зритель, но здесь — особый случай. Лишь на зрителе я вхожу, как сейчас говорят, в виртуальную реальность человеческого, сознания, в этот миг я ощущаю как бы всю природу человека. Понятно, что не присваиваю себе высшую функцию, может, разрешено оттуда…
Как зажигаются театральные звезды? Нужно уникальное сочетание обстоятельств, как у Баширова. Можно родиться в крепком старинном городе Чистополе в Татарстане на берегу полноводной Камы, учиться у хорошего преподавателя литературы Нелли Бабенковой и сыграть в далеком 1963 году, будучи десятиклассником, конечно же, в любительском спектакле по пьесе Виктора Розова «В добрый час!», конечно же, получить тем самым символическую путевку в театральный мир.
Потом — Казань, училище, трехлетняя работа в знаменитом качаловском театре при главном режиссере Eвгении Простове. Чуть фантазии, и перехватывает дух — ведь на этой сцене был сам Качалов.
…им овладела, наконец, охота к перемене мест. Лето 1974 года Баширов встретил будучи актером русской драмы в Йошкар-Оле. По странному зову судьбы очутился в Москве — в надежде пообщаться с Василием Макаровичем Шукшиным, многих поразившим тогда своим романом и сценарием фильма «Я пришел дать вам волю». Но жизненные пути нашего мастера пересеклись с тогдашним главным режиссером тюменской драмы Eвгением Плавинс-ким. О, этот патриарх знал, кого сманивал, но и работой, и вниманием к быту собственноручно принятых новичков не обижал.
Это сейчас кривятся, вспоминая плавинский диктат, дезавуируя настоящий успех московских гастролей нашего театра летом 1975 года. Но у Плавинского не отнять добротную режиссуру, чувство творческого расклада в своей труппе. С осени 1974 года в Тюмени заблистали звезды Натальи Зубковой (ах, сейчас она в мэтрах в Ставрополе!) и Геннадия Баширова. Острохарактерностью и актерской изобретательностью они (как и их коллеги, а труппа и тогда была хорошо сбалансирована) преодолевали скудные эстетические ресурсы местной драматургии. И все же помянем добрым словом эти спектакли: «Одержимые», «Сказание об Анне», «Сибирская баллада»… Худо-бедно, но они были красны приметами той тюменской жизни, в которой драматично переплетались нефтегазовая эпопея с разрывом между словом и делом, штурмовщиной и осквернением хрупкой северной природы, уклада жизни малых народов. И Плавинский, и наши актеры своим искусством вносили в эту круговерть тот идеальный смысл, ради которого и стоило творить в узких рамках драматургического материала.
19 лет на тюменской сцене — с 1974 по 1993.65 (!) ролей. Ничего себе, закалочка. Лишь зная не это похоже на «сумбур вместо музыки». Это сейчас можно удивляться тому, что «когда цветет акация», то происходит «аморальная история». Потом «муж И жена снимут комнату», уходя от героя в любовники, и от любовника убегая снова в герои, а то и в царские покои Ивана Грозного.
Над всем этим «набором» Баширов высоко ставит судьбу Д’Артаньяна, немного морщась при упоминании Тихона из «Грозы».
— То ли мне тогда повезло, то ли меня спасли в тех обстоятельствах добротные традиции, существовавшие в тюменской труппе — помимо политики Плавинского, хорошо знавшего реальный вкус массового зрителя той эпохи.
Опускаю наше взаимное «ностальжи», отмечу только оживление мастера в момент разговора о роли Петра Бороздина в «Соловьиной ночи» (1985), встречу с Шекспиром и Мольером.
— Скорей всего весь этот коллаж пошел мне на пользу. Я считаю его актерским синтезом, расширением своих возможностей. И то, что сейчас делает наш театр, Коревицкий с Ларичевым, мои товарищи по сцене и жизни, не отменяет пройденного. Увидеть в нем только негативный опыт — значит во многом перечеркнуть собственную жизнь. И не только на сцене. Тот театр был и останется моим. Я вернулся другим в театр. И без того театра я не смог бы работать в новом художественном измерении, увидеть другие берега.
Говорю в заключение банальные комплименты, Баширов страдальчески, но вежливо улыбается. Но тут опять началось запредельное — в гримерку кто-то заглянул… это была голова коня.
***
фото: Геннадий Баширов;Сцена из «Эквуса».