Маленькие рассказы о Большой Беде
(Начало в NN 141, 142, 144-146, 148, 149 за 1996 год)
Партсобрание
Терпение лопнуло после работы в селе Кошовка. Опять чистили ферму. Навозу было более чем достаточно. Сена и соломы тоже. Сгребаем, набиваем полиэтиленовые мешки, завязываем, сгребаем… набиваем… завязываем. Косим траву. Правда, косить гораздо интереснее, и косы идут нарасхват — трава так и ложится под свистящим «струментом». Скосили все, что так или иначе торчит над землей, убрали навоз, отдыхаем. Посохов, Королев, Хрупин и Янащук роют друг другу ямы в самом прямом смысле этого слова.
Пока кто-либо из них разговаривает с товарищами (а мы специально еще и отвлекаем!), другой выкапывает сзади оратора небольшую ямку в один-полтора штыка глубиной и шириной. Увлеченный разговором субъект жестикулирует, топчется на месте и затем, забывшись, рушится в ямку, падая навзничь, под громовой смех.
Аисты на водонапорной башне со страшной силой щелкают клювами — это выговор нам за нарушение тишины, поскольку мы орем друг на друга о проблемах «дембеля» и последующей жизни. Прискакал командир и дает задание: вырыть среди двора яму побольше и поглубже на предмет захоронения радиоактивных отходов.
Ну, вырыли… сидим, ждем комиссию. Буде она появится — сразу хватаем косы, вилы и прочие грабли, изображая бурную деятельность..Такова «вводная» руководства, и никому не стыдно ни за что. Главное — видимость работы. А для высокого начальства — видимость работы нашего начальства. И кто будет с охотой работать после таких театральных сцен?
Самочувствие в роте в среднем: поташнивает, кружится го-лоза, временами кашель. И не хочешь, да болеешь… Поговаривают о возмущении в литовском полку где-то в районе Вильчи, точно не знаем. Слухи ходят разные, и это плохо, что мы под-питываемся исключительно слухами.
По-прежнему нет объективного контроля за полученными дозами облучения. Рота начинает волноваться. Заволнуешься тут! Позиция у командования, как у Троцкого (Бронштейна), — ни войны, ни мира. Стихийные собрания начались и в других ротах, заволновались рубцовские, новосибирские, омские парни… Когда люди волнуются — курят больше обычного. Над курилками, над палатками висит (ветра сейчас нет) плотное облако сизо-серебристого дыма. Серебристого от того, что заходящее солнце посылает нам из-за леса последние в этот день лучи.
Тут и там слышны разгневанные речи, все хором обсуждают вопрос о дозах, о командовании, которому мы и на хрен не нужны… Командиры делают вид, что ничего не происходит, сидят по своим палаткам, может быть, джин с тоником трескают. Или виски с содовой, кто знает!
Киев опять передает «Лаванду». В соседней палатке прибавили громкость своему приемнику: «В нашей жизни все бывает…».
Это точно. Пришел ротный замполит Носов, сменивший Мурашова. Поговорили «за жизнь». Нормальный мужик, побольше бы таких. Но ведь замполит не генерал, не министр обороны, не забитый жалобами и просьбами господь…
И сел я писать письмо в «Красную звезду» о том, что творится в полку. Письмо подписал 31 человек из «стариков», но об этом узнал старшина роты Погорелов:
— Да как ты можешь! Писать об армии! Это же сугубо внутреннее дело! И вообще… выносить сор из избы!
— Извини, — говорю, — писать или нет — мое личное дело! Я считаю, что нам неправильно ставят дозы…
— Ну… только отправь! Я тебя на ротное партсобрание вытащу, а не поможет — на полковое!
Что-то я не понимаю — неужели писать письма — преступление? Хорошо, там видно будет… Живая и полная иллюстрация к Гашеку, когда вольноопределяющийся Марек рассказывает Швейку о своих похождениях. Старшина может себе позволить и на партсобрание вытащить, и покричать: в зоне он был всего раз или два — наверное, здоровье осталось…
Пока же едем в село Черемошна, это рядом. Должен для чего-то прибыть зампред УССР, и мы наводим блеск. Летают Ан-2 над лесом, над лесничеством возвышается вышка с телекамерой. Пасмурно и ветрено. Село старое, а дорога хорошая, новая. По ней время от времени идут и едут люди — возвращаются люди домой.
Спрашиваю одну бабушку, отчего это не видно молодежи. «А, сынок! Ударились в пьянство в тех местах, куда переселили. Делать нечего, работы нет…».
А у нас есть работа — убираем мелкие веточки под заборами, бумажки, щепочки и т.п. Ох Россия, Малороссия тож! Неистребима показуха, как неистребимы тараканы в обеих столицах или чесотка без мази, безотносительно региона страны!
Хорошо еще, что не моем асфальт зубными щетками, как это иногда бывает в армии. Кому все это нужно? Почему у нас везде такой идиотизм? Удивительно: как говорит человек один — и мысли здравые, и речи толковые, но стоит сойтись двум, трем — все! Куда это девается…
Итак, вот он, вечер 24 июня. Сижу в своей палатке и пишу при свете «старушки-свечи». Свечу стащил в командирской столовой. А что делать? Электричество до нас не дошло, керосиновых ламп нет. Да и свечей как бы «не положено». Работать на радиоактивной земле — да. Это нам можно. Да хоть бы воду в полковом умывальнике подогревали! А?! В конце концов, бриться холодной водой и чистить зубы, элегантно выражаясь, «некомфортно». Конечно… война есть война… но не до такой же степени!
Записываю последствия партсобрания. Старшина Погорелов, командир роты старший лейтенант Ивасюк, кандидат в члены КПСС Шенстер, замполит Носов и виновник торжества — разложенец Аханов.
Командир зачитывал Устав партии, другие документы и убеждал меня, и себя тоже, что, написав в «Красную звезду», я поступил плохо, просто скверно. Тем более — как коммунист — я должен был убедить своих товарищей подобного никогда не делать впредь. Упомянул и о соре, который из избы…
— Да что подумают о нас Там?! Да особый отдел тут же возьмется за вас, и правильно! Такие письма писать! Играть на руку всяким там…
Погорелов обвинил меня в трусости, политической безграмотности и почему-то оппортунизме (?!). Ровно два часа мы буквально препирались, презрев всяческие приличия. Остальные с интересом внимали.
— Работу я выполняю?
— Делаете…
— Может быть, больше всех сачкую, в кустах не вовремя загораю?
— Нет… но…
— А за что мне объявили благодарность в устной форме, а затем еще и в письменной, от имени комбата?
Действительно, пока я был «в хороших отношениях» с начальством, то есть не писал еще ничего, командир батальона Балинбах наградил мое тело небольшой такой, красивой бумагой с разными трогательными словами о долге, чести и прочем…
— Да… но писать Такие письма, играть на руку всяким зарубежным…
— Но черт побери! Мне тоже не нравятся всякие зарубежные друзья! Но где в Уставе сказано, что я не могу обратиться в прессу?! Нас не желает слушать никто! Я считаю, что нам неправильно ставят дозу! Мы отслужим и уйдем, а здоровье или нездоровье останется при нас. Потом что?!
-Да… вы… паникер! Разлагаете роту!
— А вот в Черниговском батальоне так не считают! Там думают о здоровье людей. Покажите мне место в Уставе, где сказано, что запрещается писать в газету? Здоровье у нас одно!
— Как вам не стыдно жаловаться! — Ивасюк, видимо, исчерпал все доводы, и поведал, что собрание переносится на 26 число. Вот тогда…
Что будет «тогда» я не узнал, так как плюнул на пол, уходя… «Наше дело правое, победа будет за нами!».
Уже была глубокая ночь, звезды мрачно горели в ее толщи. Пищала какая-то пичужка или козявка. Темнота превратила окружающий нас лес в громадные глыбы сажи; и тут, и там в этих глыбах время от времени вспыхивают огоньки сигарет и самокруток. Иду и фантазирую: «Вот сейчас вся эта поляна со всем содержимым превратилась в Черную дыру и поглощает одного за другим несчастных курильщиков, и только прощально мигают умирающие в вакууме огоньки…».
Эй! Стоп! Так я, пожалуй, один в роте останусь, да еще командир. А работать ведь мне одному придется! А ну назад! И огоньки послушно ретируются из Областей Неведомых в расположение в/ч 41173.
А утром следующего дня мы опять выехали на дезактивацию, на этот раз села Терехи. И там состоялось еще одно небольшое партсобрание. Из Новосибирска прилетел полковник Губин и объявил, что работы еще очень много, необходимо… то-то и то-то… и т.д. и т.п… Коснулся он и темы медконтроля и дозиметров и пояснил, что Наверху знают о наших проблемах, это не самая свежая новость, и, разумеется, что-то будет предпринято.
Хорошо бы… да обещанного, как известно, ждать долго. Впрочем, Ивасюк и Погорелов на мой немой вопрос не сообщили ничего приятного для слуха. Но 26 числа, разумеется, никакого партсобрания не было.
(Продолжение следует)