Маленькие рассказы о Большей Беде
(Начало в NN 141-142, 144-146, 148-149 за 1996 год, NN 4-6)
Отъезд
Август благополучно или не очень, но подходил к своей середине. И ближе становилась мысль о скором отъезде. Все чаще в палатках слышалось:
— Сено… грибы… полоть… а у нас сейчас ягода пошла…
Распевают птицы, сосны источают запах смолы и хвои, бегают полковые, ставшие родными, собаки. Курорт в некотором роде… Из глубин Сибири-Красноярска и Новосибирска — прибыло несколько человек замены нашим отъезжающим. Крутят головами, все рассматривают с повышенным интересом. Информации о происходящих здесь событиях не имеют почти никакой. То есть пользуются официальной. Все нормально -страна как жила, так и живет себе в блаженном неведении. Из кровати — бух тебя на нары! Да не тюремные, оно было бы понятно. А тут армейские, щелястые, с комковатыми матрацами. Держите, парни!
Мы их просветили в том плане, что водки нет, но есть самогон в Радинке, Орджоникидзе, Терехаха. Eсть также лосьоны, брага. Респираторов тоже нет. И еще много чего нет.
— Как?! — удивляются новенькие, — как так? Нам дома сказали… Военком, комиссия…
— Интересно! Что это вам такое сказали, что вас принесло аж сюда? Смыться не могли? На хрен вам здоровье гробить?! А на Почетных грамотах далеко не уедешь.
Мужики обалдело смотрят на наши ОЗК (общевойсковой защитный комплект), кучами лежащие под «кроватями», на грязные респираторы, висящие на шестах палаток.
— Ну… ё-мое! А как в газетах пишут!
Да, что касается прессы, то чего стоит одна лишь статья Ярослава Голованова в «Неделе» — «Радиация. Мифы и реальность». Раньше я к нему и его публикациям относился прекрасно, но после этой, то ли по заказу, то ли по недомыслию написанной статьи увял.
Дождь идет день за днем, особых событий, с нашей, конечно, точки зрения, нет. Мужики пьют все, что пахнет спиртом. В Польше на урановых рудниках рабочим дают в месяц несколько бутылок хлебной водки. Она способствует как снятию напряжения, так и выведению некоторых радиоактивных веществ из организма. Нам таковая роскошь не положена. Напротив — категорически запрещена «ввиду вредности для здоровья».
А потому ездим по селам и выискиваем «антистрессанты». Наркоша и Гриши приобрели в Черемошне «Нитхинол» — подозрительно синего цвета жидкость — и, сидя на полянке, разглагольствуют на тему: «коммунисты и водка».
Пятнадцатого августа исполняется ровно три месяца, как я вышел из подъезда своего дома. Народ уже пообтерся, пообвыкся, теперь не так безропотно переносит разного рода финты командования. В рядах растет недовольство. Но ведь и правильно — на словах одно, наделе Другое. Как ни просили командиров разобраться с дозами облучения, так ничего толком не сделано. Как ни просили улучшить питание — осталось по-прежнему. Нет, бывало улучшение, микроскопическое, которое быстро стиралось в памяти и желудках. Или только в нашей армии вечно так?!
Ребята, а с ними, вероятно, и я, ходят красные от радиоактивного загара, как индейцы. Eсли говорить об эстетике — красиво: ровная, чистая кожа, глянцевая от солнца и гамма-излучения. А если говорить о здоровье — можно сказать, что уже кое в чем проявляются отрицательные стороны нашего пребывания в гостях. Какие-то непонятные боли, треск в головах, кашель. У некоторых шла носом кровь… Ну… поживем — увидим… если доживем.
Многим снятся странные сны. Подберезкин, он из Омска, рассказал о последней серии. Привожу рассказ в оригинале.
«Мертво-багровое солнце, полузарывшись в кучу серо-лиловой облачности, скупо высвечивало мрачный контур реактора. По его крыше, тяжело шаркая кирзовыми сапогами и потряхивая зеленой облицовкой, с лопатой на резиново-свинцовом плече медленно передвигался робот. Он олицетворял собой обреченность и равнодушие ко всему на свете, включая водку и прекрасных рабочих.
Змеиный глаз камеры наружного наблюдения бдительно следил за каждым движением новосибирского камикадзе. Робот знал об этом и не делал никаких попыток включить сервомоторы на задний ход. Наконец, он добрел до края пропасти. Под ногами простирались руины, источавшие смерть. Обронив некую фразу о боге и матери, робот смачно плюнул на крышу, забыв, что на нем респиратор, продул залепленный клапан и шаркнул пару раз широкозахватной лопатой, именуемой в народе БСЛ (большая совковая лопата), по бетону. Затем, тяжело дыша, мрачно побрел назад. Все тело его светилось, видимо, от значения совершенного подвига. Вечная слава Героям! Аллаху акбар!».
Сон,вероятно, приснился ему (Подберезкину) во время обдумывания фантастико-реального рассказа о нашем пребывании здесь. Иначе как все это объяснить.
Старшина принес обходные листы. Радость, не совместимая иной раз с жизнью, захлестывает нашу роту. Курят, бегают, что-то увязывают в рюкзаки. Настроение, как в детстве на Первое мая! Но чтобы мы не переходили границы дозволенного, Там, в небесном ЖКО, пьяненький сантехник включил водицу. Грянул ливень. Да какой! Все разбежались по палаткам, слушают Киев. Из трескучего эфира льется светлый и печальный звук аккордеона. Песня бродячих артистов… «Мы по всей земле кочуем, на погоду не глядим, где придется заночуем, что придется поедим…».
Аккордеон заливается, но заливается и вода в палатку — отслужила, старушка, свое с лихвой, протекает. Лужи стоят и на «улице». Отзвучали последние аккорды, и так смутно на душе! Простые железки и дерево — а что могут. Через руки человеческие. Все могут эти руки — и песню создать, и реактор разрушить, и об этом надо помнить всегда…
Ребята сидят тихие, умиротворенные, только огоньки сигарет разгораются и тухнут… разгораются и тухнут…
Eще день и ночь налетал дождь, но вот погода установилась, и домой, наконец, едут: «Пофохов; Абдулин, Хрупин, Шаламов, Швецов, Зольников-Барсик, Важинский, Мельников, Гладилов, Янащук, Скаредное, Светлаков, Королев, Корсаков и я!
Получили деньги в штабе -командировочные, положено -попрыгали в машины, и в путь. Eдем, едем… вдруг! А что было бы в жизни, если бы не это «вдруг»? Невдалеке от города Фастова машину на совершенно ровном и чистом шоссе занесло, ударило колесами о бордюр, перебросило через кювет, и вот мы уже с первой космической скоростью летим по зеленой поляне в лес! 11ет! Машина вдруг пошла по дуге, и вот уже обратно прыгнув через кювет и бордюр, мы снова на шоссе! Чудеса! Даже испугаться никто не успел… Все повалились друг на друга — водитель затормозил, и со страшным визгом и шелестом резины грузовик остановился.
Водитель выскочил из кабины, руки-ноги трясутся:
— Ребята! Сам не понимаю, что случилось! Eй богу, не хотел!
«Да, уж», как говаривал Киса Воробьянинов. Кто из нормальных захочет скакать по лесу вместо дороги? Бывает… На войне, да без приключений? Может, уснул на секунду, может, сознание потерял — кто сейчас скажет? Подбежали ребята из второй машины:
— Во, фокус! Вы… живые хоть? Смотрим, как на лыжах по снегу! Ну… повезло-о-о… мать его так…
Теперь бы еще на самолете никуда не врезаться, и тогда полный порядок! До аэродрома в Белой Церкви добрались уже без всяких осложнений. Погрузились в десантный АН-22 и утром двадцатого августа высадились в Рощино. Неужели отвоевались? Неужели дома? И покатили в ТВВИКУ переодеваться.
Прапорщик-завскладом с подозрением смотрит на нас:
— Навезли небось радиации! Бросайте свои шмотки в тот угол!
Сам ни к чему не прикасается. Мы посмеиваемся — тебя бы туда на денек! Сразу бы все подозрения выветрились!
— Ну да на кой черт я туда приду! Мне и здесь неплохо…
Оставил я себе котелок, кружку, ложку, звездочку с пилотки. Eсли их вымыть — никакого фона не будет, а когда создадим музей — пригодятся. А еще оставил трубку Димки Посохова, которую он изготовил там, в зоне, из ветки орешника и шариковой авторучки. Он о ней забыл, а я вот помню… Кто знает, может! быть, она вдруг ему тоже пригодится. Жизнь длинна, и реакторов на наш век хватит…